Папа был веселый человек. Он играл на гитаре романсы и сочинял песни про разгильдяев и бюрократов. Спать долго он не любил. По выходным просыпался с рассветом и стучал в окна соседям: - Мужики, выходи, дело есть! - У, черт ранний, поспать не даст, - ворчали мужики, но поднимались и выходили во двор. - Чего опять надумал? - спрашивали они. - У Марии сарай развалился, дрова мокнут, подсобим, ребята? Дети у нее малые... - У Остапченко? - чесали соседи в затылках. - Так у нее мужик-то... того... - Враг, что ли? А ребятишкам, значит, зимой мерзнуть? Да и какой он враг? Ты ж, Мишка, с ним в литейке сколько лет оттрубил? Вы еще лес под цеха вместе валили, помнишь? А теперь - враг... - Ты это, Евгений, брось. Им виднее. - И я говорю, виднее. Скоро со всеми по правде разберутся. И Санька домой придет. Ну, нечего рассусоливать, бери топор. А ты, Ленька, доски тащи. Я вчера на заводе полкуба выписал. И закипела работа. К обеду крыша дровяника покрывалась золотым тесом. Мария, смущаясь, выносила из дома кастрюлю горячих щей. Из-за ее спины выглядывали две кудлатые головы. Мужики одобрительно гудели, шли за ложками, а кто и за припасенной на выходной чекушкой. Отец приносил гитару. Опорожнив кастрюлю и облизав ложки, мужики располагались на крыльце нашего дома. Закуривали. - Соколовский хор у Яра... - запевал отец. На звуки гитары тянулись женщины с детьми на руках. Я пристраивался на завалинке под окном Остапченко. За занавеской тетя Маша тихо о чем-то плакала.
Папа был веселый человек. Он играл на гитаре романсы и сочинял песни про разгильдяев и бюрократов. Спать долго он не любил. По выходным просыпался с рассветом и стучал в окна соседям: - Мужики, выходи, дело есть! - У, черт ранний, поспать не даст, - ворчали мужики, но поднимались и выходили во двор. - Чего опять надумал? - спрашивали они. - У Марии сарай развалился, дрова мокнут, подсобим, ребята? Дети у нее малые... - У Остапченко? - чесали соседи в затылках. - Так у нее мужик-то... того... - Враг, что ли? А ребятишкам, значит, зимой мерзнуть? Да и какой он враг? Ты ж, Мишка, с ним в литейке сколько лет оттрубил? Вы еще лес под цеха вместе валили, помнишь? А теперь - враг... - Ты это, Евгений, брось. Им виднее. - И я говорю, виднее. Скоро со всеми по правде разберутся. И Санька домой придет. Ну, нечего рассусоливать, бери топор. А ты, Ленька, доски тащи. Я вчера на заводе полкуба выписал. И закипела работа. К обеду крыша дровяника покрывалась золотым тесом. Мария, смущаясь, выносила из дома кастрюлю горячих щей. Из-за ее спины выглядывали две кудлатые головы. Мужики одобрительно гудели, шли за ложками, а кто и за припасенной на выходной чекушкой. Отец приносил гитару. Опорожнив кастрюлю и облизав ложки, мужики располагались на крыльце нашего дома. Закуривали. - Соколовский хор у Яра... - запевал отец. На звуки гитары тянулись женщины с детьми на руках. Я пристраивался на завалинке под окном Остапченко. За занавеской тетя Маша тихо о чем-то плакала.
