Пушкинский сюжет всё еще плохо изучен. Специальные работы о нем почти неприметны на фоне биографических, текстологических, историко-литературных исследований. Между тем обращение к сюжетике, не говоря уже о ее собственной значимости бы прояснить содержательную сторону некоторых текстов, определить их место в ряду других.
Так получилось, что была обойдена вниманием «Песнь о вещем Олеге», принадлежащая к числу важнейших, едва ли не ключевых стихотворений Пушкина. Недоуменно-пренебрежительная и, возможно, случайная реплика Б.В. Томашевского: «“Песнь о вещем Олеге” кажется какой-то картинкой, никак с прочим творчеством Пушкина не связанной»[2] — возымела силу авторитетного приговора. Отвергая мнение об изолированности «Песни», мы надеемся показать, что она открывает собой громадный корпус текстов (вплоть до «Медного всадника» и «Сказки о золотом петушке»), реально объединяемых общей сюжетной основой. Этот сквозной пушкинский сюжет — роковая встреча с мертвецом, — в отчетливом, законченном и «моделирующем» виде представленный впервые в «Песни», явится предметом дальнейшего описания.
Мотив физического, вещественного (не призрачного) движения, «восстания» умершего обычно сливается у Пушкина с мотивом возмездия; в подавляющем большинстве случаев покойник «пробуждается» единственно с целью покарать живого:
И шла молва в простом народе,
Что, обрываясь по ночам,
Они до утра на свободе
Гуляли, мстя своим врагам.
(«Альфонс садится на коня...»)[3]
И наоборот: дабы отомстить за себя, пушкинский герой должен сначала погибнуть. Неудивительно, что его смерть носит зачастую мнимый или временный — в пропповском смысле — характер: так «умирают» Руслан, сраженный Фарлафом, и Руслан-призрак, Мазепа, Мария Кочубей, черногорцы, отравленная царевна, путешествующие на тот свет Балда, Гвидон, Стамати. Типологически близкая картина обрисована в «Выстреле», где редуцированный мотив гибели метонимизирован: прострелена не голова, а шапка Сильвио — ср. в «Бонапарте и черногорцах». Замещение, в своей основе метонимическое, в этой группе текстов вообще широко используется, распространяется на персонажей и, как на примере Лжедмитрия отметил Р. О. Якобсон, принимает вид инкарнации. Добавим, что убитый перевоплощается обычно в ровесников —Тазита, Наташу («Жених») и в потомков — Марию Кочубей, Владимира Дубровского; ср. различные модификации последнего мотива в «Русалке» и «Песнях западных славян». Замещение, в общем, присоединяется к мотиву временной смерти, и тогда персонаж, заменяющий покойника, наделяется чертами безумия.
Резюмируя сказанное, необходимо подчеркнуть, что использование приема мнимой гибели позволяет осуществить сюжетную реориентацию образа: мстящая жертва — Мазепа, Стамати, Евгений — может превратиться в преступника[4], а действие обретает симметрическое развитие.
В качестве варианта сюжета о карающем мертвеце целесообразно рассматривать и сюжет о мстящей статуе, подробно проанализированный P.O. Якобсоном на материале «Каменного гостя», «Медного всадника» и «Сказки о золотом петушке»[5]. «Загробная ревность», на которую указывает исследователь (связавший ее с биографическими обстоятельствами— сватовством и женитьбой Пушкина), —лишь одна из возможных мотивировок конфликта. Совсем другие приводятся в «Утопленнике», «Гробовщике», «Пиковой даме» и большей части остальных текстов. Место и значение обязательного мотива вины проясняются лишь в целостной мифологической и семантической схеме повествования.
1. Исходный, определяющий элемент сюжетного действия— нарушение одним из персонажей какой-либо нормы поведения, условия, договора; адекватный или же, как правило, результирующий момент нарушения — убийство жертвы и (или) попрание[6], оскорбление праха.
2. Акт возмездия предваряется — всегда маркируемым — внезапным движением мертвой либо безумной головы[7] мстителя. Жертва карает обидчика[8] безумием, смертью или вселяет в него патологический ужас, после чего обычно возвращается в состояние неподвижности или исчезает.
3. Нарушение в принципе тождественно попытке обмануть будущее, изменить должный или предустановленный порядок вещей, то есть судьбу. Это особенно ощутимо в тех весьма многочисленных текстах, где наличествует мотив предреченной гибели. Неотвратимое исполнение пророчества полностью отождествляется с мщением. Соответственно в метафизическом плане карающий мертвец представительствует от небесного Рока. Так, например, предсказание, вычитанное колдуном в «черных книгах», реализуется тогда, когда Голова — посредством Руслана — мстит Черномору. В той или иной форме будущее предсказывается нарушителю в «Полтаве», «Борисе Годунове», «Выстреле», сказках о мертвой царевне, Салтане, Балде и золотом петушке (договор как обращенное предсказание) и в «Утопленнике»: «Суд наедет, отвечай-ка; / С ним я ввек не разберусь».
Детство – первая пора в жизни каждого человека. «Все мы родом из детства», - утверждал А. Сент-Экзюпери и был прав: действительно, характер человека, его судьба во многом зависит от того, как он прожил свое детство.
Русский писатель Максим Горький (настоящее имя – Алексей Максимович Пешков) тоже считал, что именно из детства человек вырастает «чутким к чужим страданиям», а происходит это, так как он помнит свои страдания, а еще потому, что «детским ясным и ярким взглядом» видит мир он вокруг себя, учится сострадать чужому горю и ценить и отзываться добром на ласку и любовь.
Именно поэтому в 1913 году Максим Горький начал работу над своей знаменитой трилогией, первая часть которой, как и у Льва Толстого, получила название «Детство». Это автобиографическая повесть, в которой писатель воссоздал обстановку дома, где ему самому пришлось вырасти. Рано потеряв своих отца и мать, уже в 11 лет он оказался «в людях», то есть стал работать у чужих людей, чтобы заработать себе на пропитание. Это тяжелое испытание, не случайно посвятил он свое произведение сыну, чтобы тот помнил о суровых годах конца XIX века.
Когда после смерти отца Алеша Пешков (автор назвал всех героев реальными именами из жизни) вместе с матерью и бабушкой оказался в Нижнем Новгороде, в родительском доме своей материи, «странная жизнь», которую он начал здесь, стала напоминать ему «суровую сказку», «хорошо рассказанную добрым, но мучительно правдивым гением».
Мальчик впервые столкнулся с таким понятием, как вражда между родными: он чувствовал, что «дом деда наполнен горячим туманом взаимной вражды всех со всеми». А еще дед высек Алешу до потери сознания за попытку покрасить скатерть, после чего мальчик долго «хворал», но именно тогда у него появилось беспокойное внимание к людям, точно ему «содрали кожу с сердца», и оно стало «невыносимо чутким ко всякой обиде и боли, своей и чужой».
Несмотря на то, что Алексей часто сталкивается с несправедливостью, рос он добрым и чутким, ведь его первые девять лет жизни в атмосфере любви, когда он жил в Астрахани с родителями. Теперь в доме деда ему приходится несладко: он вынужден ходить в школу, учить молитвы, смысла которых не понимает, разбирать по складам Псалтырь. Но есть в доме люди, к которым тянется Алексей. Это и подслеповатый мастер Григорий, которого мальчик искренне жалеет, и подмастерье Цыганок, которому дедушка пророчит большое будущее.
Однако не суждено сбыться пророчествам: Цыганок погиб, раздавленный тяжестью дубового креста, который дядя Яков поклялся отнести на своих плечах и поставить на могилу жены, вечно им битой и раньше времени отправленной на тот свет. Вся тяжесть креста легла на плечи Цыганка, а когда тот споткнулся, дядья «вовремя сбросили крест», и так погиб подкидыш, который, по словам дедушки, «поперек горла братьям встал», вот они его и уморили.
Череда несчастий в доме Кашириных продолжается: в пожаре сгорает мастерская, у тетки Натальи от испуга начинаются преждевременные роды, и она умирает, а вместе с ней младенец. Дед продает дом, выделив соответствующую часть наследства сыновьям – Михаилу и Якову.
В новом доме множество постояльцев – тоже заработать. Сами Каширины вынуждены ютиться в подвале и на чердаке. Много интересного и забавного было в доме для мальчика, но порой его душила неотразимая тоска, он весь как будто наливался чем-то тяжким и подолгу жил, «потеряв зрение, слух и все чувства, слепой и полумертвый». Такие ощущения трудно назвать детскими.
В подобной обстановке для любого ребенка важна поддержка взрослых. Мать Алексея, Варвара, в свое время вышла замуж «самокруткой», без благословения отца, так была рада вырваться из удушающей атмосферы семьи, про которую сам дед сказал бабушке: «Народила зверья». Бабушка же, говоря о своей непростой судьбе, рассказала, что у нее восемнадцать детей «было рожено», да вот полюбил господь: все брал да брал ребятишек ее в ангелы. Выжившие же особым счастьем не отличались: Михаил и Яков постоянно грызлись из-за наследства, Варвара, оставшись вдовой, пыталась вновь наладить личную жизнь, оставив сына на попечении бабушки и деда. Но и второй брак не сложился: муж, много ее моложе, стал ходить на сторону, а мать мальчика, родив еще двух сыновей, превратилась из высокой статной женщины в высохшую старуху, немую, глядящую куда-то мимо, и вскоре умерла от чахотки.
Поэтому особая роль в становлении мировоззрения юного Алеши Пешкова была отведена бабушке. Уже при первом знакомстве она показалась ему сказочницей, ведь «говорила она, как-то особенно выпевая слова». Мальчику казалось, что она светилась изнутри, через глаза, «неугасимым, веселым и теплым светом», будто до нее он спал, «спрятанный в темноте», а она разбудила, вывела на свет, связала все вокруг в непрерывную нить и сразу стала на всю жизнь другом, самым близким, понятным и дорогим человеком.