1.Взяла складну, незвичайну, суперечливу,тему, подала досить правдоподібно подробиці, показала що полонені теж люди,підкреслила що будь яка війна-неприпустиме для людського суспільства явище.
2.Війна позбавила щастя і життя Фрідріха, який був звичайним солдатом, але за чиїмось наказом, узяв до рук зброю, і прийшов як ворог, та, будучи переможеним, набрав подоби звичайної людини, яку неможливо було ненавидіти.
3.ІІ ряд(В даному тексті): Дорослі розуміють Фрідріха краще за дітей, тому і поводяться більш толерантно, найбільше німців жаліли вдови, намагалися чимось до Ненависть змінилася милосердям, бо розуміли, що німці – заручники фашизму.
4.Я вважаю що Фрідріх це жертва. Тому що по-перше як сказано вище він узяв до рук зброю за чиїмось наказом і прийшов як ворог. А у ході твору вияснилось що Фрідріх дуже добра людина яка не по своїй волі опинилася в такому стані.
Объяснение:
Это про Любовь Понамаренко
В один день девочка Люся и её друг Витя пошли на Волгу с родителями. Там они купались, веселились. И даже не заметили как пролетело время. Родители забыли про детей и ушли домой. Дети пошли тоже домой. Но было уже темно. По пути они не боялись и веселились. Когда Люся пришла домой, то она соврала маме, что им было очень сирашно. На следующий день все повторилось. Только на этот раз Люсенька осталась одна, ей было так страшно. Когда девочка пришла домой, она была вся в слезах. И рассказала, что видела, то мама на этот раз не поверила ей. И девочка Люся больше не когда так не делала.
"Кто вчера соврал,тому и завтра не поверят"
Варенька:Она и в пятьдесят лет была замечательная красавица. Но в молодости, восемнадцати лет, была прелестна: высокая, стройная, грациозная и величественная, именно величественная. Держалась она всегда необыкновенно прямо, как будто не могла иначе, откинув немного назад голову, и это давало ей, с ее красотой и высоким ростом, несмотря на ее худобу, даже костлявость, какой-то царственный вид, который отпугивал бы от нее, если бы не ласковая, всегда веселая улыбка и рта, и прелестных, блестящих глаз, и всего ее милого, молодого существа. Она, не смущаясь, через всю залу шла прямо к Ивану,Грациозная фигура Вареньки плыла около Отца, незаметно, вовремя укорачивая или удлиняя шаги своих маленьких белых атласных ножек.
Отец Вареньки: был очень красивый, статный, высокий и свежий старик. Лицо у него было очень румяное, с белыми à la Nicolas I (как у Николая 1) подвитыми усами, белыми же, подведенными к усам бакенбардами и с зачесанными вперед височками, и та же ласковая, радостная улыбка, как и у дочери, была в его блестящих глазах и губах. Сложен он был прекрасно, с широкой, небогато украшенной орденами, выпячивающейся по-военному грудью, с сильными плечами и длинными стройными ногами. Он был воинский начальник типа старого служаки николаевской выправки.
Когда мы подошли к дверям, полковник отказывался, говоря, что он разучился танцевать, но все-таки, улыбаясь, закинув на левую сторону руку, вынул шпагу из портупеи, отдал ее услужливому молодому человеку и, натянув замшевую перчатку на правую руку, — «надо всё по закону», — улыбаясь, сказал он, взял руку дочери и стал в четверть оборота, выжидая такт.
Дождавшись начала мазурочного мотива, он бойко топнул одной ногой, выкинул другую, и высокая, грузная фигура его то тихо и плавно, то шумно и бурно, с топотом подошв и ноги об ногу, задвигалась вокруг залы.
шел твердой, подрагивающей походкой высокий военный. Это был ее отец, с своим румяным лицом и белыми усами и бакенбардами.
Иван Васильевич: в то время был студентом в провинциальном университете.Был он очень веселый и бойкий малый, да еще и богатый. Был у него иноходец лихой, катался с гор с барышнями (коньки еще не были в моде), кутил с товарищами. Главное же его удовольствие составляли вечера и балы. Танцевал он хорошо и был не безобразен.
Всю дорогу в ушах у него то била барабанная дробь и свистела флейта, то слышались слова: «Братцы, помилосердуйте», то он слышал самоуверенный, гневный голос полковника, кричащего: «Будешь мазать? Будешь?» А между тем на сердце была почти физическая, доходившая до тошноты, тоска, такая, что я несколько раз останавливался, и ему казалось, что вот-вот меня вырвет всем тем ужасом, который вошел в меня от этого зрелища.