Весной в родимом лесу нечаянно-быстро приходит та радостно-страшная ночь, когда весь мир и вся Вселенная встают на дыбы. Жизнь и земля со всею природой выходят из своих берегов и топят душу в безжалостном счастье. Это тогда постигают многие люди, что нет нигде ни конца, ни начала. единственная минута, короткий момент исчезания последнего холода. Ушла, изморилась вконец поверженная апрелем зима. Вот в тревожной темени родилось и двинулось всесветное, уже не слоистое, а тугое, плотное тепло, превращая себя в мощный и ровный ветер. Дрогнули готовые распуститься дерева. Где-то в невидимом, но почти осязаемом небе сшиблись широкими лбами темные облака. Неяркая вешняя молния сиганула в лесную теплую мглу, и первый трескучий гром чисто и смело прокатился над миром. Будто раскатилась каменка нездешней, какой-то сказочно богатырской бани. Странная тишина томится в лесу после этого грохота. Ветер не дует, а давит сплошь, все замирает. Дождь в ночи обильно и коротко. Везде в снующей, исчезающей темени сопит пахнущая корнями земля: это зашевелились в несметном числе травяные ростки, поднимая и распахивая листья, хвоинки и сгнивающие сучки. Утром золотые столбы испарений поднимаются в лесных прогалинах, словно добрые призраки, они безмолвно и быстро меняют свои исполинские контуры. На березах еле слышно оживают размякшие ветки, от лопающихся почек они тоже меняются, делают свой уток и основу. На восходе легко и неторопливо выпрастываются из почек маленькие, в детский ноготок, листочки. Солнце выходит очень быстро. Яростно-новое, с неопределенными очертаниями, оно греет еще бледную, но густеющую с каждой минутой зелень березняка. Птицы поют взахлеб, земля продолжает сопеть и попискивать, все поминутно меняет свой образ. Везде в мире жизнь и свобода, и сердце сопереживает чувство освобождения: да не будет конца свободе и радости! Да не будет конца. Но там, за чередою весенних дней, земля уж обрастает жирной травой. Зелень полян незаметно теряет свою первозданную свежесть, и жесткими бородавками покрывается когда-то нежный березовый лист. Ленивеют и толстеют в небе опаловые облака, идущие все в одну сторону, надменно, самодовольно начинают рычать огрубевшие громы. И тогда в лесистых чащобах рождаются полчища кровожадного гнуса, ползут и ползут по веткам бородатые мхи. В земле, меж миллионов корней, враждующих и борющихся за ее кровь, цепко ветвятся, проползают грибницы. И никому не известно, что творится в темном земном нутре, только поверх тут и там поднимаются красные шапки мухоморов. В такую пору в лесу впервые ощущается запах гнили. Еще не стихло зеленое, разнузданное пиршество лета, а нити грибных дождей уже напрасно сшивают самобранную июльскую скатерть: в сентябре одно за другим все умирает, засыпает будто в похмельном сне. Зачем же, ради чего была тогда и весна? Если в декабре снова все в мире оцепенело, если опять все сковано ледяными цепями, белою снежною шубой? Но снова ждешь почему-то такой же весенней ночи. Ждешь, хотя знаешь, что с нею придет то же самое и что все будет точь-в-точь как и раньше.
- Что стряслось? — спросил его брат, вбегая в комнату.- Эврика! — продолжал кричать Димка, крутясь на стуле и размахивая руками.- Да что с тобой? — переспросил Сергей, останавливая крутящийся вместе с братом стул.- Я нашел реальный наши выходные от скуки!- Не понял…- Смотри сюда! — Дмитрий ткнул пальцем в экран компьютера.- И что?- Что, что? Ты видишь сколько объявлений с темой «Отдам пианино за самовывоз»?- Вижу, но все равно не понимаю, к чему ты это?- Ох, ну ты и тумкалка, хоть и старший…- Погоди… Ты хочешь сказать… — Серега замолчал и с удивлением посмотрел на брата.- Именно братишка, именно! Вот сам подумай. Раньше все сплошь и рядом осваивали музыкальные инструменты, модно так было отдавать детей учиться музыке. Помнишь и наша мама меня чуть в класс сольфеджио не упекла, еле отмахался… — Ну? Это я помню. Только вот не понял пока, как эти объявления наши пропащие зимние выходные.- Ну ты что, до сих пор не допетрил? — Нет…- Помнишь фильм недавно смотрели старый, «Осенний марафон» называется. Там главный герой в пианино спрятал от жены подаренную любовницей куртку… Так вот, внутри любого из отдаваемых даром музыкальных инструментов, теоретически может быть запрятано и забыто что либо ценное!- Гениально! Но куда мы их будем вывозить?- Да это впринципе не важно, хошь в детдом, хошь в школу какую нибудь…- Да не… У них есть наверняка свои.- Хошь на свалку…- Да мы запаримся эти свалки искать, и не гуманно это вовсе, хорошую вещь выкидывать.- Тогда в деревню, на дрова..- Во, вот это уже теплее.- Заметано! Переписывай телефоны, послезавтра опробуем новый метод кладоискательства. Тем более, что «Газель» у нас своя и никого больше привлекать не надо, разве что пару грузчиков из числа местного «бомонда». Прикинув, что в кузов машины влезет четыре стандартных пианино, они отобрали несколько объявлений в своем и прилегающих к нему районах. Обзвонив хозяев и убедившись в актуальности предложения, Дима и Серега, в субботу отправились по адресам. Первые два забрали с нижних этажей сами не прибегая к местных вокантно болтающихся около продмагазина граждан. Со второй парочкой, которые находились на восьмом и шестнадцатом этажах, пришлось повозиться. За бутылку водки подключили к процессу двух алкогольных чревоугодников. В грузовые лифты, как они не бились, ценные инструменты отказались влезать. Когда тащили с шестнадцатого, и вовсе чуть не бросили свою затею, так как тяжелое пианино, на седьмом этаже, выскользнуло из рук пахнущих перегаром ребят и отдавило Диме ногу, а Сереге прищемило локоть. Загрузив, наконец, все в кузов, двинули в деревню к тете Вале.- Ты знаешь братишка, я сейчас себя ощущаю Остапом Бендером, — сказал Димка.- А я себя ощущаю ишаком, — съязвил Сергей, потирая ушибленный локоть.- Ладно тебе, не гунди, представь только, что в одном из этих гробов, давным давно, какой-нибудь старикашка запрятал шкатулочку с драгоценностями…- Ага, мечтай больше… И как я лошара, повелся на эту авантюру? Короче, если вопреки твоему убеждению, мы ничего в них не найдем, то один инструмент ты обратно домой потащишь.- Зачем это?- Мамину мечту воплощать… Учиться играть на пианино будешь.- Серег, остынь, я и не обещал, что именно в этих спрятан клад. В остальных по-любому что-то должно быть.- В каких остальных?- Ну в тех, на сайте, там их сотни!- Э нет! Если в этих пусто — то я потом пасс и больше не участвую.- Ну и зря. Оставшуюся дорогу до дома тети Вали братья ехали в тишине.Выгрузив музыкальные инструменты в огороде, «джентльмены удачи» принялись курочить лакированные детали.- Пустой, — охнул Сергей.- А у меня кое-что есть, — воскликнул брат, доставая детскую металлическую с синим цветочком на конце заколку для волос, — Вот видишь, уже теплее, что-то да есть!- Дурик, — сказал Серый и приступил к очередному пианино. Доски сложили аккуратненько у сарая, а вот черно-белые клавиши разлетелись, казалось по всему участку. Димон задумчиво крутил в руках найденную заколку, а Сергей ворчал:- Да а… Классно провели выходной, можно даже сказать культурно! На водку потратились, бензин спалили.- Зато время убили. Братух, может на следующей неделе повторим? — с надеждой в голосе спросил Димон.- Ни за что! — чеканя каждое слово, отрезал Сергей. Пушистый снег плавно опускался на землю, скрывая под собой бело-черные клавиши.- Еще и от тетки влетит за огород, — добавил старший брат.— По весне… — тихо сказал Димка.
единственная минута, короткий момент исчезания последнего холода. Ушла, изморилась вконец поверженная апрелем зима. Вот в тревожной темени родилось и двинулось всесветное, уже не слоистое, а тугое, плотное тепло, превращая себя в мощный и ровный ветер. Дрогнули готовые распуститься дерева. Где-то в невидимом, но почти осязаемом небе сшиблись широкими лбами темные облака. Неяркая вешняя молния сиганула в лесную теплую мглу, и первый трескучий гром чисто и смело прокатился над миром.
Будто раскатилась каменка нездешней, какой-то сказочно богатырской бани.
Странная тишина томится в лесу после этого грохота. Ветер не дует, а давит сплошь, все замирает.
Дождь в ночи обильно и коротко. Везде в снующей, исчезающей темени сопит пахнущая корнями земля: это зашевелились в несметном числе травяные ростки, поднимая и распахивая листья, хвоинки и сгнивающие сучки.
Утром золотые столбы испарений поднимаются в лесных прогалинах, словно добрые призраки, они безмолвно и быстро меняют свои исполинские контуры. На березах еле слышно оживают размякшие ветки, от лопающихся почек они тоже меняются, делают свой уток и основу. На восходе легко и неторопливо выпрастываются из почек маленькие, в детский ноготок, листочки. Солнце выходит очень быстро. Яростно-новое, с неопределенными очертаниями, оно греет еще бледную, но густеющую с каждой минутой зелень березняка. Птицы поют взахлеб, земля продолжает сопеть и попискивать, все поминутно меняет свой образ. Везде в мире жизнь и свобода, и сердце сопереживает чувство освобождения: да не будет конца свободе и радости!
Да не будет конца. Но там, за чередою весенних дней, земля уж обрастает жирной травой. Зелень полян незаметно теряет свою первозданную свежесть, и жесткими бородавками покрывается когда-то нежный березовый лист. Ленивеют и толстеют в небе опаловые облака, идущие все в одну сторону, надменно, самодовольно начинают рычать огрубевшие громы. И тогда в лесистых чащобах рождаются полчища кровожадного гнуса, ползут и ползут по веткам бородатые мхи. В земле, меж миллионов корней, враждующих и борющихся за ее кровь, цепко ветвятся, проползают грибницы. И никому не известно, что творится в темном земном нутре, только поверх тут и там поднимаются красные шапки мухоморов. В такую пору в лесу впервые ощущается запах гнили. Еще не стихло зеленое, разнузданное пиршество лета, а нити грибных дождей уже напрасно сшивают самобранную июльскую скатерть: в сентябре одно за другим все умирает, засыпает будто в похмельном сне.
Зачем же, ради чего была тогда и весна? Если в декабре снова все в мире оцепенело, если опять все сковано ледяными цепями, белою снежною шубой?
Но снова ждешь почему-то такой же весенней ночи. Ждешь, хотя знаешь, что с нею придет то же самое и что все будет точь-в-точь как и раньше.