Ты запой мне ту песню, что прежде
Напевала нам старая мать,
Не жалея о сгибшей надежде,
Я сумею тебе подпевать.
Я ведь знаю, и мне знакомо,
Потому и волнуй и тревожь,
Будто я из родимого дома
Слышу в голосе нежную дрожь.
Ты мне пой, ну а я с такою,
Вот с такою же песней, как ты,
Лишь немного глаза прикрою,
Вижу вновь дорогие черты.
Ты мне пой, ведь моя отрада –
Что вовек я любил не один
И калитку осеннего сада,
И опавшие листья с рябин.
Ты мне пой, ну а я припомню
И не буду забывчиво хмур:
Так приятно и так легко мне
Видеть мать и тоскующих кур.
Я навек за туманы и росы
Полюбил у березки стан,
И ее золотистые косы,
И холщовый ее сарафан.
Потому так и сердцу не жестко–
Мне за песнею и за вином
Показалась ты той березкой,
Что стоит под родимым окном.
Пахнет рыхлыми драченами,
У порога в дежке квас,
Над печурками точеными
Тараканы лезут в паз.
Вьется сажа над заслонкою,
В печке нитки попелиц,
А на лавке за солонкою —
Шелуха сырых яиц.
Мать с ухватами не сладится,
Нагибается низко,
Старый кот к махотке крадется
На парное молоко.
Квохчут куры беспокойные
Над оглоблями сохи,
На дворе обедню стройную
Запевают петухи.
А в окне на сени скатые,
От пугливой шумоты,
Из углов щенки кудлатые
Заползают в хомуты.
Я посетил родимые места,
Ту сельщину,
Где жил мальчишкой,
Где каланчой с березовою вышкой
Взметнулась колокольня без креста.
Как много изменилось там,
В их бедном неприглядном быте.
Какое множество открытий
За мною следовало по пятам.
Отцовский дом
Не мог я распознать;
Приметный клен уж под окном не машет,
И на крылечке не сидит уж мать,
Кормя цыплят крупитчатою кашей.
Стара, должно быть, стала…
Да, стара.
Я с грустью озираюсь на окрестность:
Какая незнакомая мне местность:
Одна, как прежняя, белеется гора,
Да у горы
Высокий серый камень.
Здесь кладбище!
Подгнившие кресты,
Как будто в рукопашной мертвецы,
Застыли с распростертыми руками.
По тропке, опершись на подожок,
Идет старик, сметая пыль с бурьяна.
«Прохожий!
Укажи, дружок,
Где тут живет Есенина Татьяна?»
«Татьяна… Гм…
Да вон за той избой.
А ты ей что?
Сродни?
Аль, может, сын пропащий?»
«Да, сын.
Но что, старик, с тобой?
Скажи мне,
Отчего ты так глядишь скорбяще?»
«Добро, мой внук,
Добро, что не узнал ты деда!..»
«Ах, дедушка, ужели это ты?»
И полилась печальная беседа
Слезами теплыми на пыльные цветы.
………………
«Тебе скоро будет тридцать…
А мне уж девяносто…
Скоро в гроб.
Давно пора бы было воротиться»,—
Он говорит, а сам все морщит лоб.
«Да!.. Время!..
Ты не коммунист?»
«Нет!..»
«А сестры стали комсомолки.
Такая гадость! Просто удавись!
Вчера иконы выбросили с полки,
На церкви комиссар снял крест.
Теперь и Богу негде
Уж я хожу украдкой нынче в лес,
Молюсь осинам…
Может, пригодится…
Пойдем домой —
Ты все увидишь сам».
И мы идем, топча межой кукольни.
Я улыбаюсь пашням и лесам,
А дед с тоской глядит на колокольню.
………………
«Здорово, мать! Здорово!» —
И я опять тяну к глазам платок.
Тут разрыдаться может и корова,
Глядя на этот бедный уголок.
На стенке календарный Ленин.
Здесь жизнь сестер,
Сестер, а не моя,—
Но все ж готов упасть я на колени,
Увидев вас, любимые края.
Пришли соседи…
Женщина с ребенком.
Уже никто меня не узнает.
По-байроновски наша собачонка
Меня встречала с лаем у ворот.
Ах, милый край!
Не тот ты стал,
Не тот.
Да уж и я, конечно, стал не прежний.
Чем мать и дед грустней и безнадежней,
Тем веселей сестры смеется рот.
Конечно, мне и Ленин не икона,
Я знаю мир…
Люблю мою семью…
Но отчего-то все-таки с поклоном
Сажусь на деревянную скамью.
«Ну, говори, сестра!»
И вот сестра разводит,
Раскрыв, как Библию, пузатый «Капитал»,
О Марксе,
Энгельсе…
Ни при какой погоде
Я этих книг, конечно, не читал.
И мне смешно,
Как шустрая девчонка
Меня во всем за шиворот берет…
…………….
По-байроновски наша собачонка
Меня встречала с лаем у ворот.
Гой ты, Русь, моя родная,
Хаты — в ризах образа…
Не видать конца и края —
Только синь сосет глаза.
Как захожий богомолец,
Я смотрю твои поля.
А у низеньких околиц
Звонно чахнут тополя.
Пахнет яблоком и медом
По церквам твой кроткий
И гудит за корогодом
На лугах веселый пляс.
Побегу по мятой стежке
На приволь зеленых лех,
Мне навстречу, как сережки,
Прозвенит девичий смех.
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».
Голубая родина Фирдуси,
Ты не можешь, памятью простыв,
Позабыть о ласковом урусе
И глазах задумчиво простых.
Голубая родина Фирдуси.
Хороша ты, Персия, я знаю,
Розы, как светильники, горят
И опять мне о далеком крае
Свежестью упругой говорят.
Хороша ты, Персия, я знаю.
Я сегодня пью в последний раз
Ароматы, что хмельны, как брага.
И твой голос, дорогая Шага,
В этот трудный расставанья час
Слушаю в последний раз.
Но тебя я разве позабуду?
И в моей скитальческой судьбе
Близкому и дальнему мне люду
Буду говорить я о тебе,
И тебя навеки не забуду.
Я твоих несчастий не боюсь,
Но на всякий случай твой угрюмый
Оставляю песенку про Русь:
Запевая, обо мне подумай,
И тебе я в песне отзовусь…
Извини,больше не влезает
Тёмино утро.
Тёма проснулся рано утром, когда его братики ещё тихо сопели под тёплым бочком своей мамы. Солнце только собиралось вставать, и небо стало ярко-фиолетовым, как будто художник случайно разлил на полу краску. Ветки сирени покачивались на ветру и тихонько постукивали в окно, как будто им было холодно на улице и они просили впустить их в дом. Тёма вздрагивал при каждом звуке, предрассветная темнота его пугала. Он решил придвинуться к маме, но братья каждый раз отталкивали его во сне. Тогда Тёмка решил погреться у камина, в котором слабо подрагивал огонёк, а дрова изредко потрескивали, заставляя Тёму вздрогнуть. Котёнок выбрался из коробки и направился к камину. Вдруг раздался глухой металлический звон - это Тёма опрокинул миску с молоком, которую хозяйка Катя заботливо оставила котятам на утро. Малыши поёжились, кто-то неоткрывая глаз поднял ушастую головку, которая быстро исчезла. Только мама Мурка проснулась - её встревожил неожиданный звук. Она быстро осмотрелась по сторонам и увидела Тёмку: он был весь в белый, и только одна чёрная лапка торчала из-под перевёрнутой миски. Мурка одним прыжком преодолела то расстояние, на которое у Тёмы ушло столько усилий. Она аккуратно перевернула миску и быстро вылизала непоседу.
-Малыш, - промурчала она - никогда не вздумай один сидеть у огня, это очень опасно.
-Что же тут опасного? Огонь тёплый, он пригреет меня, и я перестану дрожать - буркнул Тёмка.
-Огонь только кажется безобидным, ты слышишь, как трещат дрова? В камине очень жарко, если ты будешь лежать у огня, маленькая искорка может выскочить из камина и обжечь тебя. Ты же не хочешь подпалить свою шелковистую шёрстку?
-Нет, мамочка. Если огонь так опасен, то почему Катина бабушка каждый вечер сидит у камина?
-Ну, сынок, она сидит далеко, так что искры не долетают до неё.
-А я могу сидеть далеко?
-Конечно, но только в том случае, если я рядом.
-Мамочка, можно мне погреться у камина? Мне холодно, и на улице так страшно завывает ветер!
-Не бойся, мой мальчик, ложись мне под бочок и засыпай, тогда огонь никогда не потревожит тебя.
Тёма послушался маму. Он свернулся калачиком и вскоре засопел, как остальные котята. Он понял, что никто ему не причинит зла, когда мама рядом.