Снова поданы два экипажа к крыльцу петровского дома: один — карета, в которую садятся Мими, Катенька, Любочка, горничная и сам приказчик Яков, на козлах; другой — бричка, в которой едем мы с Володей и недавно взятый с оброка лакей Василий.
Папа, который несколько дней после нас должен тоже приехать в Москву, без шапки стоит на крыльце и крестит окно кареты и бричку.
«Ну, Христос с вами! трогай!» Яков и кучера (мы едем на своих) снимают шапки и крестятся. «Но, но! с богом!» Кузов кареты и бричка начинают подпрыгивать по неровной дороге, и березы большой аллеи одна за другой бегут мимо нас. Мне нисколько не грустно: умственный взор мой обращен не на то, что я оставляю, а на то, что ожидает меня. По мере удаления от предметов, связанных с тяжелыми воспоминаниями, наполнявшими до сей поры мое воображение, воспоминания эти теряют свою силу и быстро заменяются отрадным чувством сознания жизни, полной силы, свежести и надежды.
Редко провел я несколько дней — не скажу весело: мне еще как-то совестно было предаваться веселью,— но так приятно, хорошо, как четыре дня нашего путешествия. У меня перед глазами не было ни затворенной двери комнаты матушки, мимо которой я не мог проходить без содрогания, ни закрытого рояля, к которому не только не подходили, но на который и смотрели с какою-то боязнью, ни траурных одежд (на всех нас были простые дорожные
История начинается на маленькой железнодорожной станции, куда приходит юный герой. Мальчик Серёжа Каховский совсем один, но все замечают, какой он воспитанный и вежливый. Там он находит себе друга – бездомного лохматого пса. Оказывается, что мальчик сбежал из лагеря из-за насмешек остальных детей за его веру в высокие идеалы. Теперь за ним практически погоня в лице «физ-рука» и его приспешников. Но беглеца новый друг – пёс. Журналист, случайно оказавшийся рядом, вдруг узнаёт в человеке, который угрожал Серёже, мошенника. Приходится даже вызывать вызывает милицию. Мошенник пытается мстить… Разворачивается целая детективная история, и это только начало.
У Серёжи уже давно умерла мама, но ребенок не отчаялся, наоборот, стал остро воспринимать несправедливости и другим. Конечно, не обходится без первой влюбленности, первых друзей и врагов. Серёжа поступает в новый клуб для детей, осваивает фехтование, защищает слабых. У клуба строгий устав, там учат быть смелыми и благородными. Случаются и духовные прорывы, и предательства. Не однажды приходится бороться с хулиганами, даже с рецидивистами, Каховский даже попадает на страницы газет. Только печально, что в детские игры включаются и взрослые. Например, мама обиженного за дело мальчика, работая в домоуправлении, мстит клубу, строит козни. В итоге интриг вожатый оставляет клуб, меняет его на больший. Ошарашенный Серёжа из принципа надевает форму клуба в школу, чтобы показать – друзья не бросят флаг отряда. И, конечно, друг друга.
Снова поданы два экипажа к крыльцу петровского дома: один — карета, в которую садятся Мими, Катенька, Любочка, горничная и сам приказчик Яков, на козлах; другой — бричка, в которой едем мы с Володей и недавно взятый с оброка лакей Василий.
Папа, который несколько дней после нас должен тоже приехать в Москву, без шапки стоит на крыльце и крестит окно кареты и бричку.
«Ну, Христос с вами! трогай!» Яков и кучера (мы едем на своих) снимают шапки и крестятся. «Но, но! с богом!» Кузов кареты и бричка начинают подпрыгивать по неровной дороге, и березы большой аллеи одна за другой бегут мимо нас. Мне нисколько не грустно: умственный взор мой обращен не на то, что я оставляю, а на то, что ожидает меня. По мере удаления от предметов, связанных с тяжелыми воспоминаниями, наполнявшими до сей поры мое воображение, воспоминания эти теряют свою силу и быстро заменяются отрадным чувством сознания жизни, полной силы, свежести и надежды.
Редко провел я несколько дней — не скажу весело: мне еще как-то совестно было предаваться веселью,— но так приятно, хорошо, как четыре дня нашего путешествия. У меня перед глазами не было ни затворенной двери комнаты матушки, мимо которой я не мог проходить без содрогания, ни закрытого рояля, к которому не только не подходили, но на который и смотрели с какою-то боязнью, ни траурных одежд (на всех нас были простые дорожные