Локи – само олицетворение двойственности. Являясь всё-таки асом, умудряется натворить столько же бед своим сожителям, сколько и врагам. Существует предположение, что он является самим многоликим злом под различными масками. Многие бедствия совершаются по его инициативе. Волшебник менять обличья. Однако всё же он остаётся асом, высшим богом. Может это указание, что корень зла всегда внутри самих нас?
У Локи жена Сигюн и сыновья Нари и Наври. От великанши Ангрбода (Сулящая горе) у него дети: ужасный волк Фенрир (Лунный пёс), мировой змей Йормунганд и правительница царства мёртвых Хель. Будучи кобылой (скандинавская мифология пестрит сказочными событиями и невообразимыми поворотами событий) породил коня Слейпнира.
Честно говоря, не самый простой вопрос. В рассказах на первый взгляд затронуты разные проблемы. В рассказах "Кукла", "Живое пламя" и "О чем плачут лошади" затронута тема войны и гибели на войне. Истерзанная кукла со следами прижиганий на кукольном тельце напомнила главному герою ужасы войны и он ее похоронил как человека. В Живом пламени пламенеющие маки напомнили матери о погибшем сыне и о Вечном огне, который горит ради всех погибших солдат. В рассказе "о чем плачут лошади" тоже главный герой вспоминает свою погибшую на войне лошадь.
Но вот в рассказах Юшка и Тихое утро нет военной темы. Зато в Тихом утре есть тема ужаса смерти, похожего на то, что переживает человек на войне. Там один мальчик тонушего приятеля и сам чуть было не погибает.
А рассказ Юшка о юродивом туберкулезнике, который умирал медленно, но при этом маленькой девочке устроить благополучную жизнь. Все свои средства он тратил на нее, терпел молчаливо издевательства окружающих, но не озлобился.
Если объединять все 5 рассказов, то наверное речь идет о судьбах людей, которые в этой жизни что-то серьезное пережили и показали себя настоящими людьми. В каждом из рассказов есть герой, который совершает высокий по своей духовности поступок. И осмысливает свое бытие как глубокий человек, который живет, связанный с народом, природой, Родиной неразрывными связями своей души.
Объяснение:
Значение символизма в русской литературе И.Машбиц-Веров В настоящее время вопрос этот приобретает особый интерес. Остро развернувшиеся сейчас дискуссии о значении различных течений западного модернизма, о возможности развития в этой среде крупных художников непосредственно связаны и с определением ценности символизма как русской формации модернизма. Решение поставленной проблемы имеет и практическое значение выяснению путей борьбы за художников, так или иначе оказавшихся в орбите модернистских влияний. И мы уже знаем некоторые работы на эту тему. Так, В. Перцов в статье «Реализм и модернистские течения в русской литературе начала XX века» утверждает: «Целый ряд выдающихся фигур (имеются в виду Блок, Брюсов, Маяковский. — И. М.) выросли в крупнейших художников, отнюдь не порывая с этой (модернистской. — И. М.) средой». А это, очевидно, оказалось возможным потому, что символизм имел ряд положительных сторон росту художников, открывавших им новые перспективы. «Обращение в содержании поэзии к темам города, индустриальным мотивам, а в области формы к тончайшей разработке субъективно-эмоциональной палитры, — пишет В. Перцов, — .оказалось новым шагом в развитии русской поэзии». Сама постановка вопроса, несомненно, своевременна. Полное отрицание какого-либо положительного значения символизма в русской литературе — позиция неоправданная. Между тем, такая точка зрения существует. Для выяснения поставленного вопроса уместно вспомнить его историю. Д. Мережковский так определял то новое, что принес в русскую литературу символизм и что, по его мнению, открывало путь искусству будущего. «Утилитаризм и позитивизм движения 60-х годов» были «отрицанием красоты и поэзии». «Народнический реализм» позднейших годов считал своей «святыней гражданские мотивы в искусстве, вопросы общественной справедливости», но ставил эти вопросы неверно, обедненно, «позитивно». А вот «люди современного поколения, подобные Минскому,— перенесли их на более широкую арену». И в обновленном и обогащенном виде они представали, как «вопросы о бесконечном, о смерти, о Боге». Будущее принадлежит «новому течению» потому, что оно несет, как пишет Мережковский, «мистическое содержание», открывающее новые и глубокие миры мыслей и чувств. А в органическом единстве с этим пришла и новая форма: «символы и расширение художественной чувствительности, импрессионизм». Вяч. Иванов (в частности в своей программной статье «Заветы символизма») утверждает, как мы видели, то же самое. Итак, по существу сами символисты создали версию об особом своем значении в русской литературе. Версию о том, что они открыли новый, неимоверно обогащенный, в сравнении с духовный мир человека; что введенные ими новые формы творчества — это небывалого «расширения художественной чувствительности», открытие новых путей для воплощения тончайших, недоступных ранее, чувств и т. п. Понятно, почему символисты создали такую теорию. Они верили в великую «истину» открытых ими «иных миров» и считали свой собственный духовный мир вершиной человеческой культуры. Но вот в последнее время и у нас возродилась или, во всяком случае, возрождается такая точка зрения.