Сурков с неслыханной тогда прямотой и резкостью говорил о том вреде, который принесла фанфарная поэзия и барабанная литература ( разумеется, разговор об их военно-политических и пропагандистских источниках был невозможен. До войны мы часто дезориентировали читателя насчет подлинного характера будущих испытаний. Мы слишком «облегченно» изображали войну. Война в нашей поэзии выглядела как парад на Красной площади. По чисто подметенной брусчатке рубит шаг пехота, идут танки и артиллерия всех калибров. Идут люди веселые, сытые. Звучит непрекращающееся «ура». До войны мы читателю подавали будущую войну в пестрой конфетной обертке, а когда эта конфетная обертка двадцать второго июня развернулась, из нее вылез скорпион, который больно укусил нас за сердце, - скорпион реальности, трудной большой войны. «Никем непобедимым пришлось долго и унизительно пятиться. Воюющему соотечественнику пришлось справляться не только с танками, которые на него лезли, с самолетами, которые валили на его голову тысячи тонн рваного железа, но и вытравлять из души конфетную «идеологию», которой мы его обкормили. Война в Испании, наши «малые» войны - Халкин-Голский конфликт, финская компания, в которых выявилось, что мы вовсе не так могучи и умелы, как об этом громко трубили с самых высоких трибун, что победы даже над явно более слабым противником даются нам отнюдь не 'малой кровью', настроили некоторых писателей, главным образом тех, кому довелось побывать под огнем, понюхать пороха современной войны, на серьезный лад, вызвали у них отталкивание от шапкозакидательства, от победных литавр, от угодливой лакировки. Эта тенденция отчетливо проявилась в «Испанском дневнике» М. Кольцова, в написанных К. Симоновым после Халкин- Гола книге стихов «соседям по юрте» пьесе «Парень из нашего города», ставшей самым популярным сценическим произведением первого года Отечественной войны, в стихах А. Суркова и А. Твардовского, навеянных впечатлением финской кампании. Другое дело, что даже эти писатели, не отвернувшийся от суровой правды войны, никто из них, - не могли себе представить, каким тяжелым и жестоким испытанием будет надвигающееся на нас испытание, в самом страшном сне не могло им привидеться, что война будет продолжаться долгих, казавшихся бесконечными четыре года, что враг дойдет до Москвы и Ленинграда, до Сталинграда и Кавказа. Хлебнув в первые дни войны во время отступления на Западном фронте горячего до слез, Симонов напишет полные тоски и боли строки, которые будут опубликованы только через четверть века: «Да, война не такая, какой мы писали ее, - Это горькая шутка.» Говорят, что первой жертвой на войне становится правда. Когда к одному из недавних юбилеев победы над фашистской Германией надумали выпустить книжкой сводки Совинформбюро, то, перечитав их, от этой идеи отказались - очень уж многое требовало серьезных уточнений исправлений, опровержений. Власти предержащие правды боялись, неприглядную правду старались припудрить, даже скрыть (о сдаче врагу некоторых крупных городов Совинформбюро не сообщало), но правды жаждал воюющий народ, она была ему необходима, чтобы самоотверженно сражаться, надо осознать масштаб нависшей над страной опасности.
Объяснение:
Акакию Акакиевичу Башмачкину не везло с самого рождения: даже «имени другого подобрать было невозможно», рожденным в ночь на 23 марта (год не указывается), календарь предлагал странные имена Соссия или Хоздата. Мама младенца перевернула страницу календаря, надеясь найти хорошее имя, но и здесь выбор пал между Павсикахием и Вахтисием.
Подробнее:
Жил герой на съемной квартирке в бедном районе Петербурга. Работал в одном из департаментов, по долгу службы – переписывал документы. Должность настолько мелкая и низкооплачиваемая, что в департаменте даже сторожа относились к нему с пренебрежением, а чиновники молча подкладывали ему бумаги на переписку, часто не имея на то полномочий. При этом они посмеивались над Акакием Акакиевичем. Но он не обращал на это внимания, только когда чиновники его под локоть толкали, тогда он только просил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?».
Подробнее:
Свою работу Башмачкин искренне любит. Над отдельными буквами трудится дольше, выводя каждую закорючку, подмигивает им, улыбается. Часто берет работу на дом, где быстро ест щи и садится что-то переписывать. Если такой надобности нет, он все равно что-то переписывает, просто для своего удовольствия, даже укладываясь в постель, он с удовольствием думает о завтрашней работе. Лишь однажды директор поручил ему дело важнее: самому исправить документ, изменить титульные буквы и некоторые глаголы, но Акакий Акакиевич оказался на это не сильно вспотел и попросил дать ему «что-то переписать». Больше его не просили ничего исправлять.
Он ведет тихую, размеренную жизнь, не имеет приятелей и семьи. Ему мало волнует происходящее вокруг. Казалось, только «лошадь, положившая свою морду ему на плечо, могла вернуть его в реальность петербургской улицы с середины какой-то строчки». Он носит вылинявший мундир и такую прохудившуюся шинель, что в департаменте ее называют капотом. Если бы не мороз, этот «маленький человек» не заметил бы изъянов в своей шинели. Но ему приходится отнести ее в починку к кривоглазому портному Петровичу. В крепостному, Григорию, который умел «солидно пить», и «удачно чинить чиновничьи панталоны и фраки».
Портной заверяет, что шинель починить нельзя, а новая обойдется в 150 рублей. Это очень большая для Акакия Акакиевича сумма, которой у него нет, но он знает, что Петрович становится сговорчивее, когда выпьет, и решает прийти к портному еще раз в «подходящий момент». В итоге шинель обходится ему в 80 рублей, сэкономить получается на дешевом воротнике из кошки. Около 40 рублей у него уже скоплены, благодаря привычке откладывать по грошу с каждой зарплаты. Остальные деньги нужно сэкономить: по вечерам Акакий Акакиевич отказывается от чая и свечей, реже стирает белье, дома носит халат на голое тело, «чтобы не изнашивать белья», на улице старается ступать так аккуратно, чтобы «не истереть преждевременно подмёток». Башмачкину трудно, но мечта о новой шинели окрыляет его, он часто заходит к Петровичу обсуждать детали.
Наконец он скопил нужную сумму и Григорий пошил новую шинель, счастливый Акакий Акакиевич идет в ней на службу. Самое грандиозное событие в жалкой жизни титулярного советника не остается незамеченным: его окружают сослуживцы и начальники, требуют по случаю обновки устроить вечер. Башмачкин очень смущен, он отдал все свои сбережения на новую шинель, но его выручает некий чиновник, который приглашает всех, в том числе и Акакия Акакиевича, к себе, по случаю именин. Дом чиновника находится в другой части города. Отобедав дома, герой отправляется туда пешком.
Чиновники, которые еще вчера подтрунивали над Акакием Акакиевичем, сегодня его осыпают комплиментами, в новой шинели он выглядит гораздо солиднее. Вскоре о нем забывают, переходят к танцам и шампанскому. Впервые в жизни Акакий Акакиевич позволяет себе расслабиться, но долго не засиживается, и уходит с ужина раньше других. Разгоряченный шампанским, он даже следует за какой-то дамой с хорошей фигурой. Но на пустынной площади его настигают неизвестные люди с усами, один из них заявляет, что шинель на плечах Акакия Акакиевича принадлежит ему, толкает его в снег и отнимает шинель.
Частный пристав вместо сконфузил Акакия Акакиевича окончательно расспросами о том, почему он так поздно оказался на улице и не посещал ли какой-нибудь непристойный дом.Башмачкин ушел, так и не поняв, будет ли делу дан ход. В департамент он снова вынужден прийти в старой дырявой шинели, и снова над ним подшучивают, хотя находятся и те, кто его жалеет и советует отправиться к «значительному лицу, кое может по более успешному поиску шинели». Несчастный Акакий Акакиевич вынужден терпеть незаслуженный выговор этого «значительного лица», которое «значительным стало лишь недавно, а потому озабоченно, как бы придать себе большей значительности». Так и не добившись он, промерзший в стареньком капоте, возвращается к себе домой в сильной горячке.