Всю ночь у пушек пролежали Мы без палаток, без огней Штыки вострили да шептали Молитву родины своей. Шумела буря до рассвета; Я, голову подняв с лафета, Товарищу сказал: «Брат, слушай песню непогоды: Она дика, как песнь свободы». Но, вспоминая прежни годы, Товарищ не слышал.
Пробили зорю барабаны, Восток туманный побелел, И от врагов удар нежданный На батарею прилетел. И вождь сказал перед полками: «Ребята, не Москва ль за нами? Умремте ж под Москвой, Как наши братья умирали». И мы погибнуть обещали, И клятву верности сдержали Мы в бородинский бой.
Что Чесма, Рымник и Полтава? Я, вспомня, леденею весь, Там души волновала слава, Отчаяние было здесь. Безмолвно мы ряды сомкнули, Гром грянул, завизжали пули, Перекрестился я. Мой пал товарищ, кровь лилася, Душа от мщения тряслася, И пуля смерти понеслася Из моего ружья.
Марш, марш! пошли вперед, и боле Уж я не помню ничего. Шесть раз мы уступали поле Врагу и брали у него. Носились знамена, как тени, Я спорил о могильной сени, В дыму огонь блестел, На пушки конница летала, Рука бойцов колоть устала, И ядрам пролетать мешала Гора кровавых тел.
Живые с мертвыми сровнялись; И ночь холодная пришла, И тех, которые остались, Густою тенью развела. И батареи замолчали, И барабаны застучали, Противник отступил: Но день достался нам дороже! В душе сказав: помилуй боже! На труп застывший, как на ложе, Я голову склонил.
И крепко, крепко наши спали Отчизны в роковую ночь. Мои товарищи, вы пали! Но этим не могли Однако же в преданьях славы Все громче Рымника, Полтавы Гремит Бородино. Скорей обманет глаз пророчий, Скорей небес погаснут очи, Чем в памяти сынов полночи Изгладится оно.
молодая женщина, Вера Алмазова, жена офицера, учащегося в Академии генерального штаба. Они небогаты, и Вере приходится прикладывать все усилия, чтобы вести домашнее хозяйство. «Она отказывала себе во всем необходимом» , создавая нужный для напряженно работающего мужа комфорт. Она должна всячески поддерживать мужа ему выдержать экзамены в Академию. Не будь ее, он «махнул бы на все рукою» , не находя в себе достаточно энергии. Вера разделяла с ним все его проблемы и «приучилась встречать каждую неудачу с ясным, почти веселым лицом» . Она была для мужа «переписчицей, чертежницей, чтицей, репетиторшей и памятной книжкой» . Ее муж легко падает духом, раздражается, выплескивает на Веру все свои обиды. Но она находит в себе терпение не обижаться, а утешать его и находить выход из положения.
Какой поэт? Лермонтов?
Если он, то в стихотворении "Поле Бородина".
Вот оно:
"
Всю ночь у пушек пролежали
Мы без палаток, без огней
Штыки вострили да шептали
Молитву родины своей.
Шумела буря до рассвета;
Я, голову подняв с лафета,
Товарищу сказал:
«Брат, слушай песню непогоды:
Она дика, как песнь свободы».
Но, вспоминая прежни годы,
Товарищ не слышал.
Пробили зорю барабаны,
Восток туманный побелел,
И от врагов удар нежданный
На батарею прилетел.
И вождь сказал перед полками:
«Ребята, не Москва ль за нами?
Умремте ж под Москвой,
Как наши братья умирали».
И мы погибнуть обещали,
И клятву верности сдержали
Мы в бородинский бой.
Что Чесма, Рымник и Полтава?
Я, вспомня, леденею весь,
Там души волновала слава,
Отчаяние было здесь.
Безмолвно мы ряды сомкнули,
Гром грянул, завизжали пули,
Перекрестился я.
Мой пал товарищ, кровь лилася,
Душа от мщения тряслася,
И пуля смерти понеслася
Из моего ружья.
Марш, марш! пошли вперед, и боле
Уж я не помню ничего.
Шесть раз мы уступали поле
Врагу и брали у него.
Носились знамена, как тени,
Я спорил о могильной сени,
В дыму огонь блестел,
На пушки конница летала,
Рука бойцов колоть устала,
И ядрам пролетать мешала
Гора кровавых тел.
Живые с мертвыми сровнялись;
И ночь холодная пришла,
И тех, которые остались,
Густою тенью развела.
И батареи замолчали,
И барабаны застучали,
Противник отступил:
Но день достался нам дороже!
В душе сказав: помилуй боже!
На труп застывший, как на ложе,
Я голову склонил.
И крепко, крепко наши спали
Отчизны в роковую ночь.
Мои товарищи, вы пали!
Но этим не могли Однако же в преданьях славы
Все громче Рымника, Полтавы
Гремит Бородино.
Скорей обманет глаз пророчий,
Скорей небес погаснут очи,
Чем в памяти сынов полночи
Изгладится оно.
1830 или 1831"