Сочинение Третьякова Анна отправила на конкурс региональный эссе по произведениям современной литературы, который организовала филологическая кафедра ВГУ.
В наше прозаическое время, когда поэзия стала скорее интеллектуальным удовольствием, именно жанр рассказа позволяет коснуться души читателя и вступить с ним в личную беседу. А для автора, в совершенстве познавшего тайны и возможности короткой прозы, рассказ уже становится не просто формой выражения смысла, а редким инструментом пробуждения в читателе сокровенных переживаний. Елена Долгопят – именно такой рассказчик.
Название рассказа «Часы» удачно отразило не только тему произведения, но и двойственность мировоззрения автора, особенности ее стиля, в котором гармонично совмещаются приемы жанровой литературы - детектива с тонким психологизмом.
ответ:Блудово болото, где и мы сами не раз тоже блуждали, начиналось, как почти всегда начинается большое болото, непроходимою зарослью ивы, ольхи и других кустарников. Первый человек эту приболотицу с топором в руке и вырубил проход для других людей. Под ногами человеческими после осели кочки, и тропа стала канавкой, по которой струилась вода. Дети без особого труда перешли эту приболотицу в предрассветной темноте. И когда кустарники перестали заслонять вид впереди, при первом утреннем свете им открылось болото, как море. А впрочем, оно же и было, это Блудово болото, дном древнего моря. И как там, в настоящем море, бывают острова, как в пустынях — оазисы, так и в болотах бывают холмы. У нас в Блудовом болоте эти холмы песчаные, покрытые высоким бором, называются боринами. Пройдя немного болотом, дети поднялись на первую борину, известную под названием Высокая грива. Отсюда, с высокой пролысинки, в серой дымке первого рассвета чуть виднелась борина Звонкая.
Еще не доходя до Звонкой борины, почти возле самой тропы, стали показываться отдельные кроваво-красные ягоды. Охотники за клюквой поначалу клали эти ягоды в рот. Кто не пробовал в жизни своей осеннюю клюкву и сразу бы хватил весенней, у него бы дух захватило от кислоты. Но деревенские сироты знали хорошо, что такое осенняя клюква, и оттого, когда теперь ели весеннюю, то повторяли:
— Какая сладкая!
Борина Звонкая охотно открыла детям свою широкую просеку, покрытую и теперь, в апреле, темно-зеленой брусничной травой. Среди этой зелени года кое-где виднелись новые цветочки белого подснежника и лиловые, мелкие, и частые, и ароматные цветочки волчьего лыка.
— Они хорошо пахнут, попробуй, сорви цветочек волчьего лыка, — сказал Митраша.
Настя попробовала надломить прутик стебелька и никак не могла.
— А почему это лыко называется волчьим? — спросила она.
— Отец говорил, — ответил брат, — волки из него себе корзинки плетут.
И засмеялся.
— А разве тут есть еще волки?
— Ну как же! Отец говорил, тут есть страшный волк Серый помещик.
— Помню. Тот самый, что порезал перед войной наше стадо.
— Отец говорил: он живет теперь на Сухой речке в завалах.
— Нас с тобой он не тронет?
— Пусть попробует, — ответил охотник с двойным козырьком.
Пока дети так говорили и утро подвигалось все больше к рассвету, борина Звонкая наполнялась птичьими песнями, воем, стоном и криком зверьков. Не все они были тут, на борине, но с болота, сырого, глухого, все звуки собирались сюда. Борина с лесом, сосновым и звонким на суходоле, отзывалась всему.
Но бедные птички и зверушки, как мучились все они, стараясь выговорить какое-то общее всем, единое прекрасное слово! И даже дети, такие простые, как Настя с Митрашей, понимали их усилие. Им всем хотелось сказать одно только какое-то слово прекрасное.
Видно, как птица поет на сучке, и каждое перышко дрожит у нее от усилия. Но все-таки слова, как мы, они сказать не могут, и им приходится выпевать, выкрикивать, выстукивать.
— Тэк-тэк, — чуть слышно постукивает огромная птица Глухарь в темном лесу.
— Шварк-шварк! — Дикий Селезень в воздухе пролетел над речкой.
— Кряк-кряк! — дикая утка Кряква на озерке.
— Гу-гу-гу, — красная птичка Снегирь на березе.
Бекас, небольшая серая птичка с носом длинным, как сплющенная шпилька, раскатывается в воздухе диким барашком. Вроде как бы «жив, жив!» кричит кулик Кроншнеп. Тетерев там где-то бормочет и чуфыкает. Белая Куропатка, как будто ведьма, хохочет.
Мы, охотники, давно, с детства своего, слышим эти звуки, и знаем их, и различаем, и радуемся, и хорошо понимаем, над каким словом все они трудятся и не могут сказать. Вот почему мы, когда придем в лес на рассвете и услышим, так и скажем им, как людям, это слово:
— Здравствуйте!
И как будто они тогда тоже обрадуются, как будто тогда они тоже все подхватят чудесное слово, слетевшее с языка человеческого.
И закрякают в ответ, и зачуфыкают, и зашваркают, и затэтэкают, стараясь всеми голосами этими ответить нам:
— Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте!
Но вот среди всех этих звуков вырвался один, ни на что не похожий.
— Ты слышишь? — спросил Митраша.
— Как же не слышать! — ответила Настя. — Давно слышу, и как-то страшно.
— Ничего нет страшного. Мне отец говорил и показывал: это так весной заяц кричит.
— А зачем так?
— Отец говорил: он кричит: «Здравствуй, зайчиха!»
— А это что ухает?
— Отец говорил: это ухает Выпь, бык водяной.
— И чего он ухает?
— Отец говорил: у него есть тоже своя подруга, и он ей по-своему тоже так говорит, как и все: «Здравствуй, Выпиха».
И вдруг стало свежо и бодро, как будто вся земля сразу умылась, и небо засветилось, и все деревья запахли корой своей и почками. Вот тогда как будто над всеми звуками вырвался, вылетел и все покрыл собою торжествующий крик, похожий, как если бы все люди радостно в стройном согласии могли закричать:
— Победа, победа!
— Что это? — спросила обрадованная Настя.
— Отец говорил: это так журавли солнце встречают. Это значит, что скоро солнце взойдет.
Эдвард Хагеруп Григ родился 15 июня 1843 года в Бергене в культурной и обеспеченной семье, происходившей от его прадеда по отцовской линии, шотландского купца Александра Грига, перебравшегося в Берген около 1770 года и некоторое время исполнявшего в этом городе обязанности британского вице-консула. Дед композитора, Джон Григ, унаследовавший эту должность, играл в бергенском оркестре и женился на дочери его главного дирижёра Нильса Хаслунна[1]. Отец композитора, Александр Григ, был вице-консулом в третьем поколении. Мать композитора, Гесина Григ, в девичестве Хагеруп, училась игре на фортепиано и вокалу в Арфелоне у Альберта Метфесселя, затем выступала в Лондоне, а у себя дома в Бергене постоянно музицировала, исполняя сочинения Моцарта, Вебера, Шопена[2], и, как было принято в состоятельных семьях, с детства обучала музыке Эдварда, его брата и трёх сестёр. Впервые будущий композитор сел за фортепиано в четыре года, и уже в детстве его стала занимать красота созвучий и гармоний.
« Почему не вспомнить ту таинственную, неизъяснимую радость, которая охватила меня, когда, протянув руки к фортепиано, я извлёк — о нет, не мелодию! Куда там! Нет, должно быть, то была гармония. Сначала терция, потом трезвучие, потом аккорд из четырёх звуков. И наконец, с уже обеих рук — о ликованье! — пятизвучие, нонаккорд. Когда он прозвучал, восторгу моему не было границ. Вот это был успех! Ни один из последующих моих успехов не опьянял меня так, как этот. Было мне тогда около пяти лет.