Когда в литературе есть Толстой, то легко и приятно быть литератором: даже сознавать, что ничего не сделал и не делаешь не так страшно, так как Толстой делает за всех. Его деятельность служит оправданием тех упований и чаяний, какие на литературу возлагаются. Пока он жив, дурные вкусы в литературе, всякое пошлячество, наглое и слезливое, всякие шершавые, озлобленные самолюбия будут далеко и глубоко в тени. Только один его нравственный авторитет держать на известной высоте так называемые литературные настроения и течения. Без него бы это было бе стадо или каша, в которой трудно было бы разобраться.
Последняя реплика гоголевской пьесы, возвещающая о приезде настоящего ревизора, который требует «сей же час к себе», вполне применима к театральной ситуации своего времени. Комедия в определенном смысле осуществила проверку сценического искусства второй половины 1830-х годов.
«Ревизор» вошел в российскую жизнь стремительно и властно. В январе 1836 г. писатель читал пьесу у В. А. Жуковского, в марте цензура дала разрешение на постановку, в апреле-мае «Ревизор» вступил на подмостки двух театральных центров страны — Петербурга и Москвы, подтвердив тем самым мысль Гоголя о том, что «драма живет только на сцене» (X, 263). То есть не и полгода с момента первого чтения пьесы, и она, по определению П. А. Вяземского, стала фактом «литературным, общественным и нравственным»1. Он же свидетельствовал о своеобразной моде на «Ревизора», сложившейся в светских кругах: «Лучшее общество сидит в ложах и креслах, когда его играют; брошюрка „Ревизора“ лежит на модных столиках из мастерской Гамбса»2. Цензор А. В. Никитенко отметил в своем дневнике: «Комедия Гоголя «Ревизор» наделала много шуму. Ее беспрестанно дают — почти через день. Государь был на первом представлении, хлопал и много смеялся <...> Была государыня с наследником и великими княжнами. Их эта комедия тоже много тешила. Государь даже велел министрам ехать смотреть „Ревизора“»3.
думаю то что нужно любить не за красату а за душу. И всегда иди к своей цели как кузнец