ответ:
за далекие пригорки
уходил сраженья жар.
на снегу василий теркин
неподобранный лежал.
снег под ним, набрякши кровью,
взялся грудой ледяной.
смерть склонилась к изголовью:
— ну, солдат, пойдем со мной.
я теперь твоя подруга,
недалеко провожу,
белой вьюгой, белой вьюгой,
вьюгой след запорошу.
дрогнул теркин, замерзая
на постели снеговой.
— я не звал тебя, косая,
я солдат еще живой.
смерть, смеясь, нагнулась ниже:
— полно, полно, молодец,
я-то знаю, я-то вижу:
ты живой да не жилец.
— шутишь, смерть, плетешь тенета.—
отвернул с трудом плечо.—
мне как раз пожить охота,
я и не жил-то
— а и встанешь, толку мало,—
продолжала смерть, смеясь.—
а и встанешь — все сначала:
холод, страх, усталость,
ну-ка, сладко ли, дружище,
рассуди-ка в простоте.
— что судить! с войны не взыщешь
ни в каком уже суде.
— а тоска, солдат, в придачу:
как там дома, что с семьей?
— вот уж выполню —
кончу немца — и домой.
— так. допустим. но тебе-то
и домой к чему прийти?
догола земля раздета
и разграблена, учти.
все в забросе.
— я работник,
я бы дома в дело вник,
— дом разрушен.
— я и
— печки нету.
— и
я от скуки — на все руки,
буду жив — мое со мной.
— дай еще сказать старухе:
вдруг придешь с одной рукой?
иль еще каким калекой,—
сам себе и то
и со смертью человеку
спорить стало свыше сил.
истекал уже он кровью,
. спускалась
— при одном моем условье,
смерть, я не
и, томим тоской жестокой,
одинок, и слаб, и мал,
он с мольбой, не то с
уговариваться стал:
— я не худший и не лучший,
что погибну на войне.
но в конце ее, послушай,
дашь ты на день отпуск мне?
дашь ты мне в тот день последний,
в праздник славы мировой,
услыхать салют победный,
что раздастся над москвой?
дашь ты мне в тот день немножко
погулять среди живых?
дашь ты мне в одно окошко
постучать в краях родных,
и как выйдут на крылечко,—
смерть, а смерть, еще мне там
дашь сказать одно словечко?
полсловечка?
— нет. не
дрогнул теркин, замерзая
на постели снеговой.
— так пошла ты прочь, косая,
я солдат еще живой.
буду плакать, выть от боли,
гибнуть в поле без следа,
но тебе по доброй воле
я не никогда.
— погоди. резон почище
я найду,— подашь мне
— стой! идут за мною. ищут.
из санбата.
— где, чудак?
— вон, по стежке
смерть хохочет во весь рот:
— из команды похоронной.
— все равно: живой народ.
снег шуршит, подходят двое.
об лопату звякнул лом.
— вот еще остался воин.
к ночи всех не уберем.
— а и то: устали за день,
доставай кисет, земляк.
на покойничке присядем
да покурим натощак.
— кабы, знаешь, до затяжки —
щец горячих котелок.
— кабы капельку из фляжки.
— кабы так — один глоток.
— или
и тут, хоть слабо,
подал теркин голос свой:
— прогоните эту бабу,
я солдат еще живой.
смотрят люди: вот так штука!
видят: верно,— жив солдат.
— что ты думаешь!
— а ну-ка,
понесем его в санбат.
— ну и редкостное дело,—
не спеша.—
одно дело — просто тело,
а тут — тело и душа.
— еле-еле душа в
— шутки, что ль, зазяб совсем.
а уж мы тебя хотели,
понимаешь, в
— не толкуй. заждался малый.
вырубай шинель во льду.
поднимай.
а смерть сказала:
— я, однако, вслед пойду.
земляки — они к работе
приспособлены к иной.
врете, мыслит, растрясете —
и еще он будет мой.
два ремня да две лопаты,
две шинели поперек.
— береги, солдат, солдата.
— понесли. терпи, дружок.—
норовят, чтоб меньше тряски,
чтоб ровнее как-нибудь,
берегут, несут с опаской:
смерть сторонкой держит путь.
а дорога — не дорога,—
целина, по пояс снег.
— отдохнули б вы немного,
— милый человек,—
говорит земляк толково,—
не тревожься, не жалей.
потому несем живого,
мертвый вдвое тяжелей.
а другой:
— оно известно.
а еще и то учесть,
что живой спешит до места,—
мертвый дома — где ни есть.
— дело, стало быть, в привычке,—
заключают земляки.—
что ж ты, друг, без рукавички?
на-ко теплую, с
и подумала впервые
смерть, следя со стороны:
«до чего они, живые,
меж собой свои — дружны.
потому и с одиночкой
сладить надобно суметь,
нехотя даешь отсрочку».
и, вздохнув, отстала смерть.
объяснение:
ответ: замысел "последнего поклона" родился в пику многочисленным писаниям, которые появились в 1950-1960-е годы в связи с сибирскими новостройками. "все, как сговорившись, писали и говорили о сибири так, будто до них тут никого не было, никто не жил. а если жил, то никакого внимания не заслуживал, - рассказывает писатель. - и у меня возникло не просто чувство протеста, у меня возникло желание рассказать о "моей" сибири, первоначально продиктованное одним лишь стремлением доказать, что и я, и мои земляки отнюдь не иваны, не помнящие родства, более того, мы тут родством-то связаны, может, покрепче, чем где-либо"3.
особую поэтическую восторженность рассказам, которые вошли в первую книгу "последнего поклона" (1968), придает то, что это не просто "страницы детства", как назвал их автор, а то, что здесь главный субъект речи и сознания - ребенок, витька потылицын. детское восприятие мира - наивное, непосредственное, доверчивое - придает особый, улыбчивый и трогательный колорит всему повествованию.
но в характере витьки есть своя "особинка". он эмоционально чуток, до слез восприимчив к красоте. это особенно проявляется в той поразительной чуткости, с которой его детское сердчишко отзывается на музыку. вот пример:
"бабушка запевала стоя, негромко, чуть хрипловато и сама себе рукой. у меня почему-то сразу же начинало коробить спину. и по всему телу россыпью колючей пробежал холод от возникшей внутри меня восторженности. чем ближе подводила бабушка запев к обще-голосью, чем напряженней становился ее голос и бледнее лицо, тем
гуще вонзались в меня иглы, казалось, кровь густела и останавливалась в жилах".
значит, сам витька, главный герой цикла, принадлежит к той самой "песенной" породе, которую астафьев выделил из семьи "простых людей" в своих прежних рассказах. такой мальчонка, "песенный", нараспашку открытый всему миру, оглядывается вокруг себя. и мир поворачивается к нему только доброй своей стороной. не случайно в первой книге "последнего поклона" много места занимают описания детских игр, проказ, . здесь и картины совместной работы, когда деревенские тетки бабушке катерине квасить капусту ("осенние грусти и радости"), и знаменитые бабушкины блины на "музыкальной сковородке" ("стряпухина радость"), и щедрые застолья, где собирается вся "родова", "все целуются друг с другом и, разморенные, добрые, ласковые, дружно поют песни" ("бабушкин праздник"
а сколько там песен! можно говорить об особой песенной стихии как об одном из существенных стилевых пластов в общей эмоциональной палитре "последнего поклона". тут и старинная народная "течет реченька, течет ", и плачевая "злые люди, люди ", и шуточная "распроклятая картошка, что ж ты долго не ", и фривольные "распустила дуня ", "монах красотку ", и завезенные в сибирскую деревню откуда-то из портовых кабаков "не любите моряка, моряки ", "плыл по окия-ну из африки " и так далее. эта песенная радуга создает в "последнем поклоне" особый эмоциональный фон, где перемешано высокое и низкое, веселье и грусть, чистая истовость и скабрезная глумливость. такой фон "созвучен" той мозаике характеров, которые проходят перед глазами витьки потылицына.
все остальные "гробовозы", как кличут жителей родной витькиной овсянки, что ни фигура, то колоритнейший характер. чего стоит хотя бы один дядя левонтий с его философским вопросом: "что есть жисть? ", который он задает на высшем градусе опьянения и после которого все бросаются врассыпную, прихватывая со стола посуду и остатки еды. или тетка татьяна, "пролетарья", по выражению бабушки, активист и организатор колхоза, что все свои выступления заканчивала срывающимся выдохом: "сольем наш ентузиазм с волнующимся акияном мирового пролетариата! " все овсянкинцы, кроме разве что деда ильи, от которого слышали не больше трех или пяти слов за день, в той или иной мере артисты. они любят покрасоваться, умеют сымпровизировать сцену на глазах
объяснение:
Отдельно напиши а то ничего не понятно