После возвращения из странствия в духовном мире Онегина
появилось нечто совсем новое, намечаются даже точки
соприкосновения с романтическим миром, в который была погружена
Татьяна и который, как казалось бы, противоречит знакомому нам облику героя.
Он углублен теперь в мечты, в... тайные преданья
Сердечной, темной старины,
Ни с чем не связанные сны,
Угрозы, толки, предсказанья,
Иль долгой сказки вздор живой.. .
Эти проблески пробуждения души Онегина воспринимаются как
возможность его возрождения через любовь к Татьяне.
Но стала ли эта возможность свершившимся возрождением?
И здесь Пушкин, следуя принципам своей художественной системы,
показал всю сложность эволюции героя на новом этапе.
Для Пушкина искренняя, глубокая любовь может быть сильным импульсом
новой жизни, обновления, возрождения человека к новой жизни; вспомним,
как сам Пушкин писал об этом в стихотворении к А. П. Керн («Я помню чудное мгновенье...») : вспомним последние его строки:
Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты. И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.
Но для того чтобы проводить параллель между идеей этого
стихотворения и эволюцией онегинского характера, нет оснований.
И в восьмой, последней главе Онегин томится «в бездействии досуга» ,
по-прежнему «ничем заняться не умел» .
Новые черты его характера соседствуют с прежними. Впрочем,
не следует преувеличивать новизну некоторых мыслей и переживаний Онегина, обрисовавшихся в восьмой главе.
В какой-то степени мечтательность была свойственна ему и раньше.
В первой главе мы узнаем, что в его характере сочетались такие черты, как «мечтам невольная преданность» и вместе с тем «резкий, охлажденный ум» .
Иногда в этом скептическом Онегине пробуждался романтик.
Вспомним строфу из первой главы о воспоминаниях и чувствах,
обуревавших Онегина и его собеседника в белые петербургские ночи:
Как часто летнею порою,
Когда прозрачно и светло
Ночное небо над Невою
И вод веселое стекло
Не отражает лик Дианы,
Воспомня прежних лет романы,
Воспомня прежнюю любовь,
Чувствительны, беспечны вновь,
Дыханьем ночи благосклонной
Безмолвно упивались мы!
Как в лес зеленый из тюрьмы
Перенесен колодник сонный,
Так уносились мы мечтой
К началу жизни молодой.
Эта строфа соседствует в той же первой главе с другими строфами,
где герой обрисован как приверженец светской моды,
научившийся «рано лицемерить» , являться, в зависимости от
обстоятельств, в разных масках, но внутренне охладевший, «ничто не трогало его».. .
Но в письме Онегина искренность соседствует с неправдой, с светской опытностью любовных объяснений.
Случайно вас когда-то встретя,
В вас искру нежности заметя,
Я ей поверить не посмел.. .
Здесь все неправда. Разве тогда Онегин действительно не верил
Татьяне и счел лишь «искрой нежности» ее пламенную, драматическую
исповедь в письме к нему, которую сам называл искренней?
И еще одна черта в монологе.
Онегин только при полном непонимании характера, души Татьяны мог
позволить себе такие предположения о ее реакции на свою любовную исповедь:
Какое горькое презренье
Ваш гордый взгляд изобразит.
Какому злобному веселью,
Быть может, повод подаю!
Предположение Онегина о «злобном веселье» напоминает схему
светских романов: героиня, отвергнутая когда-то человеком, в которого
она была влюблена, затем упивается его страданиями и в свою очередь
отвергает его любовь.. .
Но рядом со всем этим в монологе Онегина есть все же слова,
выстраданные, правдивые, исполненные необыкновенной силы:
Я знаю, век уж мой измерен,
Но чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем увижусь я.. .
Старое и новое сплелись в сознании и характере Онегина,
«положительное» и «отрицательное»
Розы
Как хороши, как свежи были розы
В моём саду! Как взор прельщали мой!
Как я молил весенние морозы
Не трогать их холодною рукой!
Как я берёг, как я лелеял младость
Моих цветов заветных, дорогих;
Казалось мне, в них расцветала радость;
Казалось мне, любовь дышала в них.
Но в мире мне явилась дева рая,
Прелестная, как ангел красоты;
Венка из роз искала молодая —
И я сорвал заветные цветы.
И мне в венке цветы ещё казались
На радостном челе красивее, свежей;
Как хорошо, как мило соплетались
С душистою волной каштановых кудрей!
И заодно они цвели с девицей!
Среди подруг, средь плясок и пиров,
В венке из роз она была царицей,
Вокруг её вилась и радость и любовь!
В её очах — веселье, жизни пламень,
Ей счастье долгое сулил, казалось, рок, —
И где ж она?. . В погосте белый камень,
На камне — роз моих завянувший венок.
И. П. Мятлев.
*
Для романтизма характерен мотив скоротечности земного бытия, сопоставленного с быстротой увядания розы, - одна из древнейших лирических тем, популярная ещё у александрийцев и римских элегиков. К этому мотиву обращаются в основном русские поэты.
Девушка — это божественная красота, вечная жизнь в самой милой оболочке. Отсюда и развитие античного сравнения девушки и розы. Здесь и розы щёк, и сравнение по таким признакам, как красота, юность, свежесть. Роза - желанное украшение девушки, а также главный подарок для неё.