Трепетно и любовно относился к природе Ф.И. Тютчев. Мир неба и суши в его творчестве занимает особое место: это источник вдохновения, целительное средство от тяжелых душевных переживаний, предмет восторга перед красотой и величием природы, загадка бытия.
Наблюдения, описания окружающего мира в стихотворениях Тютчева неразрывно связаны с философскими рассуждениями о взаимосвязи мира природы и мира человека, о человеческом бытии, сути этого бытия, о непостижимости природы. Вот и короткое стихотворение «Волна и дума» заставляет вновь и вновь отойти от трафаретных представлениях о том мире, где мы живем, задуматься о неразрывности всего сущего на этой земле.
Само название настраивает читателя на нечто высокое, серьезное. Особенно слово «дума» - не мысль, не размышление, а гораздо более глубокое и значительное – дума. Это заставляет нас на некоторое время отстраниться от реального мира и остаться наедине с осознанием восприятия мира лирическим героем. Следует сказать, что основной принцип построения стихотворения – параллелизм: мир природы и мир человека помещены Тютчевым в одно художественное пространство. Этот прием виден уже в названии произведения – «Волна и дума». «Волна» - природа, «дума» - человек. Таким образом человек пытается через природу постигнуть свой внутренний мир.
Деревня Маниловка немногих могла заманить своим местоположением. Дом господский стоял одиночкой на юру, то есть на возвышении, открытом всем ветрам, каким только вздумается подуть; покатость горы, на которой он стоял, была одета подстриженным дерном. На ней были разбросаны по-английски две-три клумбы с кустами сиреней и желтых акаций; пять-шесть берез небольшими купами кое-где возносили свои мелколистные жиденькие вершины. Под двумя из них видна была беседка с плоским зеленым куполом, деревянными голубыми колоннами и надписью: «Храм уединенного размышления»; пониже пруд, покрытый зеленью, что, впрочем, не в диковинку в аглицких садах русских помещиков. У подошвы этого возвышения, и частью по самому скату, темнели вдоль и поперек серенькие бревенчатые избы, которые герой наш, неизвестно по каким причинам, в ту же минуту принялся считать и насчитал более двухсот; нигде между ними растущего деревца или какой-нибудь зелени; везде глядело только одно бревно. Вид оживляли две бабы, которые, картинно подобравши платья и подтыкавшись со всех сторон, брели по колени в пруде, влача за два деревянные кляча изорванный бредень, где видны были два запутавшиеся рака и блестела попавшаяся плотва; бабы, казалось, были между собою в ссоре и за что-то перебранивались. Поодаль в стороне темнел каким-то скучно-синеватым цветом сосновый лес. Даже самая погода весьма кстати прислужилась: день был не то ясный, не то мрачный, а какого-то светло-серого цвета, какой бывает только на старых мундирах гарнизонных солдат, этого, впрочем, мирного войска, но отчасти нетрезвого по воскресным дням. Для пополнения картины не было недостатка в петухе, предвозвестнике переменчивой погоды, который, несмотря на то что голова продолблена была до самого мозгу носами других петухов по известным делам волокитства, горланил очень громко и даже похлопывал крыльями, обдерганными, как старые рогожки. Подъезжая ко двору, Чичиков заметил на крыльце самого хозяина, который стоял в зеленом шалоновом сюртуке, приставив руку ко лбу в виде зонтика над глазами, чтобы рассмотреть получше подъезжавший экипаж. По мере того как бричка близилась к крыльцу, глаза его делались веселее и улыбка раздвигалась более и более.