В поэме "За далью даль ... " сюжет ослаблен до минимума - это просто
путевые заметки, впечатления, раздумья человека, следующего из Москвы
через всю Сибирь. Вся поэма построена по принципу обозрения эпохи,
народной жизни. Здесь изображается не только современность, но и
историческое События самого узкого, частного, личного характера
соотнесены с историческим полным трагедийного накала.
Неожиданная встреча с другом ранней юности на таежной станции Тайшет,
незаконно репрессированным в 30-е гг. и сейчас возвращающимся обратно,
рождает образ-символ сложной исторической эпохи:
И вспомнил я тебя, друг детства,
И тех годов глухую боль.
Личные воспоминания преобразуются в яркие картины минувшего,
связанные с драматическими обстоятельствами и последствиями эпохи культа
личности Сталина:
Так это было. Четверть века
Призывом к бою и труду
Звучало имя человека
Со словом Родина в ряду.
Мы звали - станем ли лукавить? -
Его отцом в стране - семье.
Тут ни убавить,
Ни прибавить, -
Так это было на земле.
Уже в этих воспоминаниях, наряду с величественным и скорбным отдельными судьбами людей, друзей детства и молодости,
ощущается незаурядная личность лирического героя. Масштаб его личности
под стать всем тем событиям которые он пропускает через свою
память. Поэма "За далью даль ... " повествует о десяти сутках в настоящем,
но вбирает в себя два последних века страны.
Особенно явственно отголоски слышатся в поэме
Твардовского "По праву памяти", где центральное место занимает проблема
того, какую долю "отец народов" уготовил своим детям. Выразительно и
твердо названная "По праву памяти" поэма родилась как акт сопротивления,
всем своим названием взрывала страшное молчание, покрывающее многие годы сталинского режима, и била по его организаторам:
Кто прячет ревниво,
Тот вряд ли с будущим в ладу.
Эта поэма Твардовского адресована современной молодежи, обращена
к ее духовно-нравственным, идейным поискам и устремлениям "Вам из
другого поколения" - обращался поэт. Необходимо помнить, что история не
делится на отрезки, события ее не распределяются по чинам и званиям:
каждый отвечает за все, что было в совершается в настоящем и
произойдет в будущем:
Давно отцами стали дети,
Но за всеобщего отца
Мы оказались все в ответе,
И длится суть десятилетий,
И не видать еще конца.
Эллочка с шиком провезла стулья по Варсонофьевскому переулку. Мужа дома не было. Впрочем, он скоро явился, таща с собой портфель-сундук.
— Мрачный муж пришел,— отчетливо сказала Эллочка. Все слова произносились ею отчетливо и выскакивали бойко, как горошины.
— Здравствуй, Еленочка, а это что такое? Откуда стулья.
— Хо-хо!
— Нет, в самом деле?
— Кр-расота!
— Да. Стулья хорошие.
— Зна-ме-ни-тые!
— Подарил кто-нибудь?
— Ого!
— Как?! Неужели ты купила? На какие же средства? Неужели на хозяйственные? Ведь я тебе тысячу раз говорил...
— Эрнестуля! Хамишь!
— Ну, как же так можно делать?! Ведь нам же есть нечего будет!
— Подумаешь!
— Но ведь это возмутительно! Ты живешь не по средствам!
— Шутите!
— Да, да. Вы живете не по средствам...
— Не учите меня жить!
— Нет, давай поговорим серьезно. Я получаю двести рублей...
— Мрак!
— Взяток не беру, денег не краду и подделывать их не умею...
— Жуть!
Эрнест Павлович замолчал.
— Вот что, -сказал он, наконец, -так жить нельзя.
— Хо-хо,— сказала Эллочка, садясь на новый стул.
— Нам надо разойтись.
— Подумаешь!
— Мы не сходимся характерами. Я...
— Ты толстый и красивый парниша.
— Сколько раз я просил не называть меня парнишей!
— Шутите!
— И откуда у тебя этот идиотский жаргон!
— Не учите меня жить!
— О, черт! — крикнул инженер.
— Хамите, Эрнестуля.
— Давай разойдемся мирно.
— Ого!
— Ты мне ничего не докажешь! Этот спор...
— Я побью тебя, как ребенка.
— Нет, это совершенно невыносимо. Твои доводы не могут меня удержать от того шага, который я вынужден сделать. Я сейчас же иду за ломовиком.
— Шутите!
— Мебель мы делим поровну.
— Жуть!
— Ты будешь получать сто рублей в месяц. Даже сто двадцать. Комната останется у тебя. Живи, как тебе хочется, а я так не могу...
— Знаменито,— сказала Эллочка презрительно.
— А я перееду к Ивану Алексеевичу.
— Ого!
— Он уехал на дачу и оставил мне на лето всю свою квартиру. Ключ у меня... Только мебели нет.
— Кр-расота!Эрнест Павлович через пять минут вернулся с дворником.
— Ну, гардероб я не возьму, он тебе нужнее, а вот письменный стол, уж будь так добра... И один этот стул возьмите, дворник. Я возьму один из этих двух стульев. Я думаю, что имею на это право?!
Эрнест Павлович связал свои вещи в большой узел, завернул сапоги в газету и повернулся к дверям.
— У тебя вся спина белая,— сказала Эллочка граммофонным голосом.
— До свидания, Елена.