Сравним предисловие автора к роману и к журналу Печорина. В этих предисловиях много загадок, отчасти они противостоят друг другу.
В предисловии к роману герой характеризуется как «портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии». В предисловии к журналу Печорина автор надеется, что читатели «найдут оправдания поступкам, в которых до сей поры, обвиняли человека».
В предисловии к роману автор говорит об иронии как о предпочтительной для себя позиции: «Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее не находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не чувствует иронии; она просто дурно воспитана. Она еще не знает, что в порядочном обществе и в порядочной книги явная брань не может иметь места; что современная образованность изобрела оружия более острое, почти невидимое и тем не менее смертельное, которое, под одеждою лести, наносит неотразимый и верный удар». Можно подумать, что иронией пронизано отношение автора к Печорину. Но о какой «одежде лести» по отношению к герою может идти речь, если ситуации романа обвиняют его а дневник полон саморазоблачений? Да и предисловие к журналу Печорина не позволяет считать иронию мерилом авторского отношения к герою.
Разорванная композиция романа подчеркнуто, значима; смена рассказчиков не только постепенно открывает Печорина читателю, но и все больше оправдывает героя. Сталкивая своего героя с разными людьми, Лермонтов все глубже показывает его неординарность, внутреннюю силу, масштабность личности. Печорин неизменно оказывается сильнее и благороднее тех, с кем сталкивает его судьба. В «Фаталисте» он сражается уже не с людьми, а с самой судьбой, бросая ей вызов. Но все эти победы Печорина не приносят ему ни чести, ни нравственного удовлетворения. Ведь каждая часть «Героя нашего времени» представляет собой попытку Печорина приблизиться к людям, узнать их или найти некое гармоничное равновесие в отношениях с ними. И всякий раз конфликт оказывается непреодолимым, пропасть между ним и людьми – еще более глубокой. Печорин не только сеет зло вокруг себя, но все явственнее обнаруживает зло в мире. Это делает его родственным шекспировскому Гамлету.
Лермонтов, как и Шекспир, пишет не прокурорский монолог, а трагедию, в которой судить героя никто из тех, кто с ним рядом, не вправе. Печорин сам судит и казнит себя. И это его право подчеркнуто композицией, в которой последний рассказчик – Печорин. За ним остается высокое право суда. От внешнего, непроницательного взгляда Максима Максимыча через более глубокий, внимательно-сочувственный взгляд «странствующего офицера» к трагической исповеди героя – такова последовательность авторской оценки в романе.
Национальный дух (также народный дух, нем. Volksgeist) — ключевое понятие философии истории времён романтического национализма.
Примерно в XVII веке в практической дипломатии возникло обыкновение замечать и сравнивать друг с другом национальные характеры. Позже оно привело к появлению самого термина «национальный дух» (l’esprit des nations) у Боссюэ и французских просветителей, особенно у Вольтера и Монтескьё. Под влиянием Монтескьё Фридрих Карл фон Мозер выпустил книжечку (56 страниц) «О немецком национальном духе» (Von dem deutschen Nationalgeist, 1765), вызвавшую обширную дискуссию.[1] Учение Гердера о народном духе с одной стороны развивает просветительское, с другой стороны уже предвосхищает романтическое чувство иррационального и таинственного в народном духе. В романтическом учении о продуктивном духе народов братьев Гримм, которое было в целом узким и националистическим, этому духу надлежит из темного лона породить все своеобразие нации. Впоследствии романтическое учение исторической школы права (Савиньи) привело к недооценке наднациональных связей и влияний в исторической жизни и было связано пуповиной с естественно-правовым пониманием истории, поскольку это понимание истории заменяло веру в стабильную, всеобщую природу человека верой в стабильную природу народов. Это учение изолировало отдельный народ и игнорировало воздействия на его духовное бытие, возникавшие из политического и культурного сосуществования народов — своего рода аберрация зрения, дававшая себя знать едва ли не до конца XIX в.
У Гегеля национальный дух обозначает культурно-исторические проекции Абсолютного Духа. Вступая в противоборство друг с другом, национальные духи диалектически движут историю. Эмпирическим выражением национального духа является народ. Национальный дух посредством национального характера влияет на формирование индивидуального духа. Национальный дух осознает себя в религии, искусстве, системе права, политике, философии (наряду с духом времени). Государство является организацией определенного народа, объективированным выражением своеобразия национального духа.