Пишет, что гобсек обладал « лунным ликом, ибо его желтоватая бледность напоминает цвет серебра, с которого слезла позолота» : в его внешнем облике отмечены цвета денег – золота и серебра. бесстрастность ростовщика отражена в его неподвижных чертах, они казались отлитыми из бронзы. глаза у него « маленькие, желтые, словно у хорька» - хищный, стремительный хорёк никогда не принадлежал к числу животных, вызывающих симпатию. длинный нос его был похож на буравчик – герой с его словно бы проникал в во все скрытые от других тайны. « возраст его был загадкой» , - отмечал хорошо знавший его дервиль. дервиль связывает его с векселем. конечно, несколько увлекся сказками гофмана, уподоблявшего своих героев автоматам. однако мы помним слова о том, что он исследует там, где гофман создавал фантастические картины. зловещий облик гобсека повторен в его предметном окружении: он живёт в сыром и мрачном доме. « дом и его жилец были под стать друг другу – совсем как скала и прилепившаяся к ней устрица» . в его конторе обычно стоит « мертвая тишина» , и бурное возмущение жертв живоглота, в результате как правило, сменяется их полной безнадёжностью и покорностью. гобсек живёт по принципу, сформулированному антикваром из « шагреневой кожи» : он находится на ступени « знать» : «…все человеческие страсти… проходят передо мною, - говорит он дервилю, - и я произвожу им смотр, а сам живу в спокойствии. словом, я владею миром, не утомляя себя, а мир не имеет надо мной ни малейшей власти» . в своём исследовании гобсек исходит из того, что всё определяется деньгами: « в золоте все содержится в зародыше» . в мире он видит постоянную борьбу богатых и бедных и предпочитает сам « давить» , а « не позволять, чтобы другие тебя давили» . он знает силу тех, кто владеет деньгами. на примере гобсека, показывает ростовщиков, подобно паукам, оплетающих общество своей паутиной. но писатель не упускает из виду, что само это общество не лучше ростовщиков.
«Устами младенца глаголет истина» – эту пословицу слышали мы все… да, это именно пословица, принявшая такой вид уже в разговорной речи, источник же её – в Евангелии от Матфея, и там изречение выглядит следующим образом: «Видев же первосвященники и книжники чудеса, которые Он сотворил, и детей, восклицающих в храме и говорящих: осанна Сыну Давидову! - вознегодовали и сказали Ему: слышишь ли, что они говорят? Иисус же говорит им: да! разве вы никогда не читали: из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу?». Есть и другой подобный момент в Евангелии, где детская душа представляется как образец чистоты: «блаженны те, кто приходит ко Мне с детской верой».С Богом, разумеется, не спорят – и христианская цивилизация приняла такую идеализацию детства (вспомните, как в «Грозе» А.Островского Катерина сравнивает «деток» с ангелами… примечательно, что детей у этой героини нет): ребёнок – существо, не знакомое ещё с пороками, которыми одержимы взрослые… те, кому такое представление кажется «красивым», пусть вспомнят детский Крестовый поход, к которому оно в конечном итоге привело.Примечательно, что в ту же эпоху Средневековья существовало и другое – прямо противоположное отношение к детям, идущее от трудов Аврелия Августина: ребёнок – существо несовершенное, от рождения до крещения отмеченное первородным грехом, а в дальнейшем постоянно досаждающее родителям, мешая вести благочестивую жизнь (удивительно, что на эти богословские труды не ссылаются «чайлдфри»). Такая точка зрения родилась во времена, когда христиане ждали Второго пришествия прямо-таки «со дня на день» – и в деторождении попросту не видели смысла (более того – в преддверии конца света оно могло отвлечь от более важных дел), так что со временем – когда всё более становится ясным, что Второго пришествия ждать придётся долго и нет смысла отказываться от обычной человеческой жизни – она всё больше «сдаёт позиции», уступая место идеализации ребёнка.
