Впервые мы видим ее тринадцатилетней девочкой: "Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, со своими детскими открытыми плечиками, выскочившими из корсажа от быстрого бега, со своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными ручками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка". Наташа выросла в нравственно чистой атмосфере семьи Ростовых, где не было лицемерия, ханжества, притворства. Непосредственная, полная жизненных сил, тонко чувствующая красоту, добро и правду, она сразу же привлекает наше внимание. В доме, где она росла, царила обстановка непринужденности, раскованности между родителями и детьми, чувство любви и привязанности друг к другу.
С самой первой встречи нам бросается в глаза ее детская наивность, простота, чрезвычайная чувствительность — все то, чем Наташа так отличается от окружающих, что привлекло к ней Денисова, Болконского, Курагина, Пьера.
"В обращении со своей матерью Наташа высказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что, как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни 'неприятно, ни неловко".
Наташи, готовое на отчаяние и восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной детской
улыбкой".
Духовная красота Наташи проявляется и в ее отношении к родной природе. Мы ни разу не видим ни Элен, ни Анну Павловну Шерер, ни Жюли Карагину на лоне природы. Это не их стихия. Если они и говорят о природе, то говорят фальшиво и пошло (так, в роскошном альбоме Жюли Борис нарисовал два дерева и подписал: "Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию"). Иначе воспринимают природу люди, духовно близкие к народу. Перед Бородинской битвой князь Андрей вспоминает, как Наташа стремилась передать ему "то страстно-поэтическое ощущение", которое она испытала, заблудившись в лесу и встретив там старого пчельника. Безыскусственная красота Наташи проявляется в этом сбивчивом, взволнованном рассказе (сравним его с альбомным красноречием Бориса): "Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу... и такие добрые у него... нет, я- не умею рассказать", — говорила она, краснея и волнуясь.
Прибытие князя и начало «исторических времен» оказывается для глупцов не особенно радостным событием: «И прибых собственною персоною в Глупов и возопи князь:
— Запорю!»
С этим начались «исторические времена». Но в данном случае пародируется не только Ипатьевская летопись. Глуповцы вскоре понимают, что без князя было лучше, чем с ним. То же самое происходит и в басне Эзопа, впоследствии переложенной Крыловым «Как лягушки царя просили». Князь, который, въезжая в подвластный ему город, кричит: «Запорю!», напоминает журавля, который в басне был поставлен царем над лягушками.
В «Описи градоначальникам» Грустилов назван другом Карамзина. О нем сказано: «Отличался нежностью и чувствительность сердца, любил пить чай в городской роще и не мог без слез видеть, как токуют тетерева». Здесь тоже видна пародия на сентиментализм. С другой стороны, сентиментализм пародировал и Крылов в комедии «Пирог». Ужима, героиня «Пирога», мечтает о «сентиментальном завтраке» в роще, под пение соловья. Таким образом, в данной характеристике градоначальника Грустилова возможна и аллюзия из крыловскб-го «Пирога», т. е. двойная пародия.
