Объяснение:
Шолохов первоначально назвал роман-эпопею «Донщина» , однако с расширением замысла изменил и название своей главной книги: « Тихий Дон» .
Так уж сложилось исторически, что казаки всегда были независимыми, свободолюбивыми воинами, которые селились по окраинам русских земель и, по сути, несли на Руси пограничную службу, а в свободное от военных действий время сеяли хлеб. И Донское казачество не было здесь исключением. Земля па Дону жирная, богатая. Да и нет в ней особого дефицита: бескрайни донские степи. «Степь-матушка, Дон-батюшка» — так называли их казаки, кормильцем величали тихий Дон. И впрямь: оплодотворят щедрые воды Дона степь, и родит она богатый урожай на радость казакам и в прибыток их хозяйствам. Потому и располагаются казачьи хутора по берегам могучей реки: тут тебе и столь необходимая всякому земледельцу вода, и рыба водится в изобилии, да и водный путь гладок да широк. Размеренная жизнь земледельца чем-то напоминает течение реки: течет вода — идет время, немудреные события казачьей жизни сменяют одно другое: пахота, сев, покос, жатва. Но как неизменны речные берега, так неизменна в основе своей и жизнь на лоне природы; за зимой приходит весна, за жатвой — пахота. Природное время циклично, течет по кругу. Однако где бы ни странствовал донской казак, по возвращении первым его встретит Дон-батюшка, по-прежнему полноводный и тихий. Впрочем, циклична и сама жизнь казака-землепашца, чего не скажешь, правда, про казака-воина. Историческое время вламывается в его хутор, срывает его с родныых мест и ведет на войну. Не отсидеться казаку на печи, потому что с малых лет приучен он к седлу и шашке. И вот уже мерится жизнь казака не сменой времен года; а учениями да походами, сражениями да подвигами: линейно историческое время, нет в нем повторений, не важно ему, зима ли, весна на дворе. Иным значением теперь наполняется заглавие романа: не река Дон, а земля Донщины, издавна заселенная казаками, имеется в виду, и от веку нет покоя этой земле. Выходит, что « Тихий Дон» — оксюморон? О том, кстати, и старинные казачьи песни сложены, песни, взятые Шолоховым эпиграфом к роману: «Не сохами-то славная землюшка наша распахана.. . Распахана наша землюшка лошадиными копытами... »
Не тихий Дон в романе Шолохова: идет братоубийственная война, льется кровь, один за другим гибнут казачьи роды. Как и в старинной песне, бьются казаки за родную землю, щедро поливают ее собственной и чужой кровью, да что на той крови вырастет? Не тем вспахивают казаки степь, не тем ее засевают; страшные урожаи соберут потом матери и вдовы. Не щадит свирепый XX пек донских земель: ворвался в каждую станицу, каждый курень, и вот уже, возвращаясь домой, не находят казаки свой дом прежним: семь человек родных недосчитался Григорий к моменту своего последнего возвращения в Татарский, навсегда пресекся род Листницких, дотла сожжены курени и «белого» Коршунова, и «красного» Кошевого. Лишь внешне спокоен « тихий » Дон, никогда не знавший истинного покоя, но в XX век, красный от пролитой крови, соленый от вдовьих и материнских слез, речь возговорит славный тихий Дон: «Уж как-то мне все мутну не быть, /Распустил я своих ясных соколов, Ясных соколов — донских казаков. /Размываются без них мои крутые бережки, /Высыпаются без них косы желтым песком» . Но как никогда не иссякнуть щедрому потоку" Дона, так не пресечься и донскому казачеству: многие сложили в бескрайних придонских степях головы, многие покалечены и телесно, и духовно войной, но не убита в казаках воля к жизни.
Объяснение:
НАПОЛЕОН И КОНДУИТ
В кондуит я попал очень скоро.
Надо было докупать кое-какие учебники. С мамой и братишкой мы поехали в Саратов.
Занятия уже начались. Заполнилась первая страница гимназического дневника. Повернулись первые страницы учебника, открывшие массу важного и интересного. Я чувствовал себя весьма ученым. Пароходик «Клеопатра», на котором мы ехали, шел мимо давно знакомого острова Осокорья. А я уже видел не остров, но «часть суши, со всех сторон ограниченную водой»…
В Саратове, купив учебники, мы зашли сниматься. Фотограф навеки запечатлел негнущуюся фуражку с гербом и новые ботинки. Потом мы гуляли по Немецкой. Фуражка стояла над головой, как венец у святых на иконе. Ботинки скрипели и пели, будто орган.
Мы зашли в кафе-кондитерскую «Жан». Мама заказала кофе с пирожными наполеон. В кафе было прохладно и полутемно. В зеркале блестели герб моей фуражки и носки ботинок. Напротив сидел невероятно прямой, сухой господин в форменной фуражке. Господин разговаривал с дамой и смотрел в нашу сторону. Глаза у него были тусклые, снулые, как у рыбы на кухонном столе. Я вгляделся в него и… наполеон застрял у меня в глотке, как в снегах России. Это был наш директор – Ювенал Богданович Стомолицкий.
Я вскочил с губами, липкими от волнения и пирожного. Я поклонился. Сел. Опять встал. Директор кивнул головой и отвернулся.
Мы вышли. По дороге, у дверей, я еще раз поклонился. День был испорчен. Наполеон беспокойно бурчал в животе…
На другой день на большой перемене в класс вошел наш классный наставник. Он потребовал мой дневник и на кондуитной страничке написал:
«Воспитанникам средних учебных заведений воспрещается посещать кафе, хотя бы и с родителями».
Второгодник Кузьменко, взглянув на запись, сказал:
– Эге! Здорово! Это ловко: уже в кондуит попал. Молодец, брат. Хвалю за храбрость!
Я, признаться, сначала здорово струсил. Но тут приободрился. Равнодушно плечами:
– Втяпался. Черт с ним!
А кондитерские с тех пор мы стали называть «кондуитерские».
