Автор зображує своїх героїв не стільки за до описування зовнішніх проявів їхнього життя (як це робили, скажімо, Бальзак або Діккенс), скільки за до рунтовного й скрупульозного аналізу найтонших порухів їхніх душ, психологічних глибин (славнозвісний «психологізм Достоєвського) у моменти найвищого напруження душевних сил, у так званих «межових ситуаціях». Якщо в текстах інших романістів часто використовуються докладні описи (портрети, інтер’єри, пейзажі), то в «Злочині і карі» значно більше діалогів і монологів. Власне авторського «голосу» (що, як ви вже знаєте, притаманне, наприклад, Діккенсу з його прямими звертаннями до читача) у Достоєвського дуже мало. Кожний персонаж має свій неповторний голос, свій тип свідомості. Так, самозакоханий і процвітаючий Лужин мислить і розмовляє зовсім не так, як розумний і втомлений насолодами життя цинік Свидригайлов. «Голос» енергійного й діяльного Разуміхіна абсолютно відрізняється від жовчно-скептичних інтонацій Раскольникова. Тому письменник і зіштовхує думки різних героїв, створює їхні діалоги або полілоги, де звучать рівноправні голоси.
В основе сказа лежит характерный для народного эпоса мотив состязания, соперничества, борьбы, затрагивающей интересы всей нации. Формально об этом соперничестве английских и русских мастеров в повести Лескова рассказывает человек той же народной среды, к которой принадлежат Левша и его товарищи, тульские ремесленники. «Это их эпос» -- скажет в эпилоге Лесков, отделяя себя от «слагателей» легенды. В действительности в сказе имеет место сложная система авторских оценок, существенно отличных от тех, к которым склоняется благодушно настроенный повествователь.
В художественной трактовке Лескова это эпос, который не просто хранит красоту народного характера былых времен, но и активно защищает ее от разрушительных веяний нового «железного века». Легендарная личность замечательного тульского мастера обрисована в нем с глубоким сочувствием, «с гордостью и любовью». Заканчивая свой рассказ о его судьбе, повествователь замечает, что если последние слова Левши были бы доведены в свое время до государя, то «в Крыму на войне с неприятелем совсем бы другой оборот был». В этих словах, конечно, сказывается «младенческая наивность» народных представлений, о которой Лесков прямо говорит в предисловии к следующей «легенде нового сложения» -- «Леон, дворецкий сын». И в то же время в этом простодушном высказывании находит свое воплощение вера народа неизбывные силы простых людей, на преданности которых своему отечеству и покоится благо России.
Эту веру разделяет и сам Лесков, бережно воссоздающий в сказе склад народного самосознания. Левша дорог ему не только как герой его собственного произведения, но и как эпический характер, воплощающий собой этический идеал народа. В великом богатстве духовных и творческих возможностей народа, сохраняющего жизнестойкость и человечность, вопреки всем стесняющим его обстоятельствам, Лесков и черпал свою веру в будущее, которою проникнут его сказ о Левше.