В старом- старом пруду жила- была капелька, маленькая и прозрачная. И очень очень одинокая...несмотря на то, что в пруду было много много капелек, таких же как она, маленьких и прозрачных."Я ваш папа"-любил говаривать старый пруд лето.Солнце стояло высоко и грело землю так сильно, что высох старый старый пруд.Капелька почувствовала, как она становится совсем невесомой.вместе со своими сёстрами она поднялась наверх осела в мягкой туче."Я ваша мама" сказала тучка и оняла малюток осень.Капелькам было хорошо и тепло в объятьях матери-тучи.Они крепли,и обретали форму, становясь очязаемыми.Подошла зима.Туча стала холодной и неразговорчивой. Так она готовила своих детей к тому, что им прижётся жить далеко от неё. Ударил мороз.И капелька стала твердеть."Пора" туча и раскрыла свои объятья...Миллилн маленьких снежинок стали падать на землю. Они летели и кружились плавно и медленно, потому, что были очень лёгкимиВнизу стояла маленькая девочка и плакала.Она ждала маму.Поднеся варешку к глазам, чтобы вытереть слёзки, она заметила чудесную снежинку! "Как красиво !"подумала девочка."Как же природа создала тебя, маленькая?"спросила она снежинку.""я-твоё дыхание, я- дождик , я- капелька, я- снежинка"-подумала снежинка...и растаяла, опять став маленькой маленькой капелькой
До конца дней своих я не забуду этого страшного пути. Освещённые луной прогалины я обходил по самым краям, стараясь держаться в густой тени; в джунглях то и дело замирал от страха, слыша треск веток, сквозь которые пробирался какой-нибудь зверь. Огромные тени возникали передо мной и снова исчезали, бесшумно скользя на мягких лапах. Я часто останавливался с твёрдым намерением повернуть обратно, и всякий раз гордость побеждала страх и гнала меня вперёд, к намеченной цели. У меня пронеслось в голове: где же я видел этого урода с круглой спиной, усаженной треугольными зубцами, с маленькой птичьей головкой, опущенной почти до самой земли? И вдруг вспомнил. Это же стегозавр, которого Мепл-Уайт запечатлел на страницах своего альбома, то чудовище, которым прежде всего заинтересовался Челленджер. Вот он передо мной — может быть, тот самый зверь, что повстречался американскому художнику. Земля содрогалась под его страшной тяжестью, воду он лакал так громко, что эти звуки, казалось, будили ночь. Минут пять стегозавр стоял совсем рядом со мной. Стоило мне протянуть руку, и я бы коснулся этих отвратительных зубцов, вздрагивавших при каждом его движении. Напившись, чудовище побрело прочь и скрылось среди камней.Я вынул часы — была половина третьего, самое время возвращаться в лагерь. Обратный путь не вызывал у меня никаких сомнений, так как я шёл сюда, держась левого берега ручья, а ручей вливался в центральное озеро в нескольких шагах от моего наблюдательного пункта. Итак, я в самом лучшем расположении духа зашагал к лагерю, гордясь результатами своей ночной прогулки и теми новостями, которые преподнесу товарищам. Конечно, самая важная новость — это освещённые изнутри пещеры, где, по всей вероятности, живёт какое-то племя троглодитов. Но мои наблюдения над центральным озером тоже кое-чего стоят. Я могу удостоверить, что оно полно живых существ, и, кроме того, опишу несколько новых видов доисторических сухопутных животных, не встречавшихся нам до сих пор. Не много найдётся людей на свете, думал я, которые за одну ночь — и какую необычайную ночь! — смогли бы внести столь ценный вклад в сокровищницу человеческих знаний.Поглощённый своими мыслями, я медленно поднимался вверх по склону и уже был примерно на полпути к лагерю, когда послышавшиеся сзади странные звуки вернули меня к действительности. Это было нечто среднее между храпением и рёвом — глухим, низким и грозным. По-видимому, вблизи появился какой-то зверь, но в темноте ничего нельзя было разглядеть. Я прибавил шагу и, пройдя ещё с полмили, снова услышал те же звуки. На сей раз они были гораздо громче и страшнее. Сердце замерло у меня в груди при мысли, что за мной кто-то гонится. Я весь похолодел и почувствовал, как волосы встали дыбом у меня на голове. Пусть эти чудовища рвут друг друга на куски, такова борьба за существование, но чтобы они нападали на современного человека, охотились за владыкой мира — с этой страшной мыслью я не мог примириться. Передо мной снова возникло это страшное видение из дантова «Ада» — залитая кровью морда, освещённая на миг горящей веткой лорда Джона. Я стоял, глядя во все глаза назад, на залитую луной тропинку, и колени у меня подгибались от страха. Такое может только присниться: тишина, серебристые лунные блики на прогалинах, чёрные пятна кустов. И вдруг эту грозную тишину снова прорезало то же низкое, гортанное рычание. Оно звучало ещё громче, ещё ближе. Сомнений быть не могло; меня кто-то выслеживал, и расстояние между мной и моим преследователем сокращалось с каждой минутой.
Отец Петруши был принципиальным человеком; его сын, как и все дворянские дети, ещё до рождения был записан в полк, но отец отправил его на настоящую службу. Он не хотел, чтобы его сын был петербургской важной птицей, а хотел, чтобы он познал всё с низов, чтобы он стал настоящим офицером. Мать Петра очень его любила и мальчик платил ей тем же. Савелич был простым мужиком, приставленным к Петруше в качестве дядьки. Савелич преданно служил семье Гриневых, честно выполнял свой долг. Он готов был пойти за барином(за петрушей) на край света. Бопре никак особенно не повлиял на личность Петра Гринева. Тут уже прослеживаются воспоминания самого Пушкина о своём детстве и знаменитая фраза из Евгения Онегина как раз подходит к учебе Петруши: "Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь."
