Всегда ли должен человек придерживаться моды? На мой взгляд, нет, не всегда. Ведь мода - это не всегда хорошее и приятное для нашего сознания и мировоззрения явление. Бывает так, что мода диктует такие правила, которые вообще никак не соответствуют нашему вкусу будь то одежда, музыка или книги. Например, в моду вошли туфли, но если девушка не любит носить эту обувь, то неужели она обязана носить ее и терпеть неудобства? Конечно, нет. Более того, мода иногда требует больших затрат, но не все люди имеют возможность покупать дорогие брендовые вещи или услуги. И, наконец, в каждом человеке должна быть индивидуальность, а какая индивидуальность может быть, если все люди будут следовать моде.
Преподобный Сергий Радонежский – один из самых почитаемых святых на Руси. Он очень уважаем русской церковью, миллионы людей приезжают в Троице-Сергиеву лавру, чтобы и попросить у этого святого самого необходимого.
Чем же Сергий заслужил такое доверие и любовь? В русской истории этой святой прославился как человек, имевший крепчайшую веру в Бога. Он жил исключительно по заповедям Господа, стремился избежать мирской суеты, чтобы всей жизнью заслужить души.
Сергий славился своим исключительным смирением и трудолюбием. Долгое время он жил в «строжайшем монашестве» в лесу, ведя аскетический образ жизни. Позднее, обретя свой монастырь, Радонежский организовал там жизнь согласно божьим заветам – все монахи посвящали свои дни лишь труду и молитвам, избегая мирских соблазнов.
Сергий всей душой стремился содействовать благополучию Руси. Часто он усмирял князей, враждующих между собой, призывал их подчиниться одному князю – московскому. Именно во многом благодаря Сергию Радонежскому князь Дмитрий Донской перед битвой с татарами собрал большое войско со всех русских земель.
Перед Куликовской битвой князь попросил у Сергий благословения, и тот предрек ему победу и от смерти, а также отпустил с Донским двух своих воинов – двух ангелов-хранителей. Да и во время битвы Сергий всячески поддерживал князя и ему, таким образом, победить Мамая и освободить Русь.
Кроме того, Сергий очень близок был к простому народу – он прославился тем, что исцелял людей, своими беседами наставлял их на пусть истинный обрести веру и смысл в жизни.
Именно поэтому, я думаю, Сергий Радонежский считается воплощением национального нравственного идеала. Всей своей жизнью он призывал к смиренному и добродетельному существованию, основанному на вере в Бога, к любви к труду и людям, к постоянной заботе о родной земле, о благе своей Родины.
Без всяких усилий парил он на огромной высоте, не шевеля широко распластанными крыльями.
Усольцев с завистью следил, как гриф то легко взмывал кверху, почти исчезая в слепящей жаркой синеве, то опускался вниз сразу на сотни метров.
Усольцев вспомнил про необычайную зоркость грифов. И сейчас, как видно, гриф высматривает, нет ли где падали. Усольцев невольно внутренне содрогнулся: пережитая им смертная тоска еще не исчезла. Разум успокоился, но каждая мышца, каждый нерв слепо помнили пережитую опасность, содрогаясь от страха. Да, этот гриф мог бы уже сидеть на его трупе, разрывая загнутым клювом обезображенное, разбитое тело...
Засыпанная обломками разрушающихся обнаженных скал долина была раскалена как печь. Ни воды, ни деревца, ни травы – только камень, мелкий и острый внизу, обрывисто громоздящийся угрюмой массой вверху. Разбитые трещинами утесы, нещадно палимые солнцем...
Усольцев поднялся с камня, на котором сидел, и, чувствуя противную слабость в коленях, пошел по скрежетавшему под ногами щебню. Невдалеке, в тени выступающей скалы, стоял конь. Рыжий кашгарский иноходец насторожил уши, приветствуя хозяина тихим и коротким ржанием. Усольцев освободил повод, ласково потрепал лошадь по шее и вскочил в седло.
Долина быстро раскрылась перед ним: иноходец вышел на простор. Ровный уступ предгорий в несколько километров ширины круто спускался в бесконечную степь, затянутую дымкой пыли и клубящимися струями нагретого воздуха. Там, далеко, за желто-серой полосой горизонта, лежала долина реки Или. Большая быстрая река несла из Китая свою кофейную воду в зарослях колючей джидды и цветущих ирисов. Здесь, в этом степном царстве покоя, не было воды. Ветер, сухой и горячий, шелестел тонкими стеблями чия[1].
Усольцев остановил иноходца и, приподнявшись на стременах, оглянулся назад. Вплотную к ровной террасе прилегала крутая коричневато-серая стена, изрезанная короткими сухими долинами, разделявшими ее гребень на ряд неровных острых зубцов. Посредине, как главная башня крепостной стены, выдавалась отдельная отвесная гора. Ее изрытая выпуклая грудь была подставлена знойным ветрам широкой степи, а на самой вершине торчал совершенно белый зубец, слегка изогнутый и зазубренный. Он резко выделялся на фоне темных пород. Гора была значительно выше всех других, и ее острая белая вершина походила на высоко взметнувшийся в небо гигантский рог.
Усольцев долго смотрел на неприступную гору, мучимый стыдом. Он, геолог, исследователь, отступил, дрожа от страха, в тот самый момент, когда, казалось, был близок к успеху. И это он, о ком говорили как о неутомимом и стойком исследователе Тянь-Шаня! Как хорошо, что он поехал один, без Никто не был свидетелем его страха. Усольцев невольно огляделся кругом, но палящий простор был безлюден – только широкие волны ветра шли по заросшей чием степи и лиловатое марево неподвижно висело над уходившей на восток горной грядой.
Иноходец нетерпеливо переступал с ноги на ногу.
– Что же, Рыжик, пора нам домой, – тихо сказал геолог коню.
И тот, словно поняв, выгнул шею и двинулся вдоль уступа. Маленькие крутые копыта отбивали частую дробь по твердой почве. Быстрая езда успокаивала душевное смятение геолога.
С крутого спуска Усольцев увидел стоянку своей партии. На берегу небольшого ручья, под сомнительной защитой филигранных серебристых ветвей джиддовой заросли, были раскинуты две палатки и поднимался едва заметный столбик дыма. Подальше, уже на границе степи, стоял толстый карагач, словно обремененный тяжестью своей густой листвы. Под ним виднелась еще одна высокая палатка. Усольцев посмотрел на нее и отвернулся с привычным ощущением грусти.
– Ребята не вернулись еще, Арслан?
Старообразный рабочий-уйгур, мешавший плов в большом казане, подбежал к лошади.
– Я сам расседлаю, а то пригорит у тебя плов... Есть не хочу, жарко...
Узкие темные глаза уйгура внимательно взглянули на Усольцева.
– Наверно, опять Ак-Мюнгуз[2] ездил?
– Нет... – Усольцев чуть-чуть покраснел. – В ту сторону, но мимо.
– Старики говорят – Ак-Мюнгуз даже орел не садится: он острый, как шемшир[3], – продолжал уйгур.
Усольцев, не отвечая, разделся и направился к ручейку. Холодная прозрачная вода дробилась на острых камнях и издалека казалась лентой измятого белого бархата. Звонкое переливчатое журчание было