Дубровский был тот ещё гад! Это, конечно, для ментов. А для простого народа он был герой. Он бегал по лесам и караулил, кто зазевается. Тогда набрасывался на него и грабил. Все карманы заставлял выворачивать, забирал мелочь и мобильники. У него было большое войско, человек 20. Богатство они делили между собой поровну, Дубровскому половину, потому что главный бандит. В него влюбилась какая-то Машка, дочь хромого Тимохи, которому Дубровский подарил 2 поросёнка, так они уже свадьбу хотели сыграть, но началась вторая мировая война и тех поросят забрали деникинцы, а Машку поставили поварихой. И всё, пути их разошлись. Однажды Дубровский поспорил с каким-то Архипом, что попадёт стрелой в яблоко, которое поставили на башку Сервантесу. Севантес-это такой дон на кляче и с копьём. Зарядили они свои луки и стали стрелять по яблоку. Дубровский попал в яблочко, а Архип в задницу осла, на котором сидел слуга Сервантеса Чигивара. Осёл испугался и побежал, сломя голову, через степи Кузыл-Кума прямо в логово Чингиз-Хана. Но не добежал, потому что устал и тогда он стал щипать колючки. А Чигивара давно упал с того осла и больше не вставал, потому что умер от страха. Дубровский был очень хорошим человеком, он раздавал беднякам деньги и машины, не говоря уж о коровах и всякой другой дряни. Все его боготворили и кланялись ему в ноги, вот он какой был, св олочь! Даже Троекуров, денщик егоный, говорил про него:» Ах ты каналья, ах ты сукин сын!». Вот такая у него была характеристика, только жалованья за это ему не платили и он был вынужден зарабатывать бандитом на большой дороге. Хороший был человек, не вредный... Но опасный. Так и сгинул в лесу, а золото его до сих пор ищут. То на Псковщине, то на дне Байкала, но никак не могут найти, бедняги.
Объяснение:
Отметь ответ лучшим:)
(Судей решительных и строгих)
Ученый малый, но педант:
Имел он счастливый талант
Без принужденья в разговоре
Коснуться до всего слегка,
С ученым видом знатока
Хранить молчанье в важном споре
И возбуждать улыбку дам
Огнем нежданных эпиграмм.
Латынь из моды вышла ныне:
Так, если правду вам сказать,
Он знал довольно по-латыне,
Чтоб эпиграфы разбирать,
Потолковать об Ювенале,
В конце письма поставить vale,
Да помнил, хоть не без греха,
Из Энеиды два стиха. Вот мой Онегин на свободе;
Острижен по последней моде,
Как dandy 2 лондонский одет —
И наконец увидел свет.
Он по-французски совершенно
Мог изъясняться и писал;
Легко мазурку танцевал
И кланялся непринужденно;
3. Высокой страсти не имея
Для звуков жизни не щадить,
Не мог он ямба от хорея,
Как мы ни бились, отличить.
Бранил Гомера, Феокрита;
Зато читал Адама Смита
И был глубокой эконом,
То есть умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
4. Как рано мог он лицемерить,
Таить надежду, ревновать,
Разуверять, заставить верить,
Казаться мрачным, изнывать,
Являться гордым и послушным,
Внимательным иль равнодушным!
Как томно был он молчалив,
Как пламенно красноречив,
В сердечных письмах как небрежен!
5. Как он умел казаться новым,
Шутя невинность изумлять,
Пугать отчаяньем готовым,
Приятной лестью забавлять,
Ловить минуту умиленья,
Невинных лет предубежденья
Умом и страстью побеждать,
Невольной ласки ожидать,
Молить и требовать признанья,
Подслушать сердца первый звук,
Преследовать любовь, и вдруг
Добиться тайного свиданья.. .
6. Как рано мог уж он тревожить
Сердца кокеток записных!
Когда ж хотелось уничтожить
Ему соперников своих,
Как он язвительно злословил!
Какие сети им готовил!
7. Онегин входит,
Идет меж кресел по ногам,
Двойной лорнет скосясь наводит
На ложи незнакомых дам;
Все ярусы окинул взором,
Всё видел: лицами, убором
Ужасно недоволен он;
С мужчинами со всех сторон
Раскланялся, потом на сцену
В большом рассеянье взглянул,
Отворотился — и зевнул,
8. Второй Чадаев, мой Евгений,
Боясь ревнивых осуждений,
В своей одежде был педант
И то, что мы назвали франт.
Он три часа по крайней мере
Пред зеркалами проводил
И из уборной выходил
Подобный ветреной Венере,
Когда, надев мужской наряд,
Богиня едет в маскарад.
9. Нет: рано чувства в нем остыли;
Ему наскучил света шум;
Красавицы не долго были
Предмет его привычных дум;
Измены утомить успели;
Друзья и дружба надоели,
Затем, что не всегда же мог
Beef-steaks и страсбургский пирог
Шампанской обливать бутылкой
И сыпать острые слова,
Когда болела голова;
И хоть он был повеса пылкой,
Но разлюбил он наконец
И брань, и саблю, и свинец.
10. Два дня ему казались новы
Уединенные поля,
Прохлада сумрачной дубровы,
Журчанье тихого ручья;
На третий роща, холм и поле
Его не занимали боле;
Потом уж наводили сон;
Потом увидел ясно он,
Что и в деревне скука та же,
Хоть нет ни улиц, ни дворцов,
Ни карт, ни балов, ни стихов.
Хандра ждала его на страже,