Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой.
В толпе могучих сыновей,
С друзьями, в гриднице высокой
Владимир-солнце пировал;
Меньшую дочь он выдавал
За князя храброго Руслана
И мед из тяжкого стакана
За их здоровье выпивал.
Не скоро ели предки наши,
Не скоро двигались кругом
Ковши, серебряные чаши
С кипящим пивом и вином.
Они веселье в сердце лили,
Шипела пена по краям,
Их важно чашники носили
И низко кланялись гостям.
Слилися речи в шум невнятный;
Жужжит гостей веселый круг;
Но вдруг раздался глас приятный
И звонких гуслей беглый звук;
Все смолкли, слушают Баяна:
И славит сладостный певец
Людмилу-прелесть, и Руслана,
И Лелем свитый им венец.
Объяснение:
Называя «Евгения Онегина» «историческим» произведением, Белинский имел в виду историзм романа, то есть верность конкретной эпохе, которая у Пушкина связывается с через героев старшею поколения) и с будущим общего хода истории (через открытый финал романа). Об этом свидетельствует следующее высказывание критика: «Мы начали статью с того, что «Онегин» есть поэтически верная действительности картина русского общества в известную эпоху. Картина эта явилась вовремя, то есть именно тогда, когда явилось то, с чего можно было срисовывать её, — общество» (8). «Известная эпоха», о которой пишет Белинский, — это время общественного подъёма, имевшее началом Отечественную войну 1812 года. Развившееся общество потребовало своего выражения — явился Пушкин, и новое национальное самосознание отразилось в его творчестве, вершиной которого стал «Евгений Онегин» (8). То, что «актом самосознания для русского общества» (9) явился роман о дворянах, а не о мужиках, не помешало, с точки зрения Белинского, пушкинскому произведению стать «народно-русской поэмой» (8), ибо народность там, где выразился национальный взгляд на мир, а не там, где герои щеголяют в зипунах, лаптях да едят кислую капусту (8).
