У лукоморья дуб зелёный; Златая цепь на дубе том: И днём и ночью кот учёный Всё ходит по цепи кругом; Идёт направо - песнь заводит, Налево - сказку говорит. Там чудеса: там леший бродит, Русалка на ветвях сидит; Там на неведомых дорожках Следы невиданных зверей; Избушка там на курьих ножках Стоит без окон, без дверей; Там лес и дол видений полны; Там о заре прихлынут волны На брег песчаный и пустой, И тридцать витязей прекрасных Чредой из вод выходят ясных, И с ними дядька их морской; Там королевич мимоходом Пленяет грозного царя; Там в облаках перед народом Через леса, через моря Колдун несёт богатыря; В темнице там царевна тужит, А бурый волк ей верно служит; Там ступа с Бабою Ягой Идёт, бредёт сама собой, Там царь Кащей над златом чахнет; Там русский дух... там Русью пахнет! И там я был, и мёд я пил; У моря видел дуб зелёный; Под ним сидел, и кот учёный Свои мне сказки говорил.
Не помню, кто первым, пленившись звучанием переводных стихов, восторженно назвал их фактом русской поэзии. Теперь это выражение по вине наших замечательных переводчиков потеряло свежесть, и мы уже не замечаем в нем метафору. Великолепный перевод Бунина «Песни о Гайавате» не спутаешь с созданиями русского национального духа. «Фауст» в переводе Пастернака не отнесешь к русской литературе. Но есть такие переводы, которые никак не назовешь по-иному, как фактом русской поэзии в буквальном значении этих слов. Среди двадцати девяти басен Крылова, написанных на сюжеты Лафонтена, «Волк и Ягненок» самая близкая к тексту французского автора. Степень этой близости показалась В. А. Жуковскому столь высокой, что в положительном отзыве на издание первых крыловских басен он счел за лучшее ни словом не обмолвиться о лучшей из них. На поверхности умолчание Жуковского может представиться резонным, ведь пафос отзыва заключался в том, что «Крылов точно заслуживает имя стихотворца оригинального».
