Нестор никогда не писал о Рюрике. Язык (по лексике и грамматике) тех фрагментов о Рюрике, которые были вписаны в 13-ом веке, разительно отличается от языка Нестора. Нашествие, оккупация и смена государственной власти, в отличие от набегов не могла не оставить материальных следов - наличия в раскопах артефактов чужой культуры. Так вот - этого нет. Раскопы в Новгороде, Пскове, Изборске показывают наличие иноземных артефактов в пределах нормы торгового обмена. Может быть Мехмед Великолепный, такой, блин, знаток древнескандинавского привёл бы и перевод имён братьев мифического Рюрика? Слабо? Так вот - "Трувор" = "Тру варинг" - верная дружина.
Бирюк жил в убогой избенке, низенькой, закоптелой, даже без полатей. Автор признает, что сердце у него заныло, когда он вошел в нее. Здесь обитает тот самый лесник Бирюк, который отдал все силы тела и души на службу барину. И за ту убогую хибарку, за хлеб и воду служит ему этот великан. Все окрестные мужики боялись его: Бирюк был молодец высокого роста, плечист и сложен на славу. Недаром про него кругом говорили: ничем не возьмешь – ни вином, ни деньгами. Это рыцарь долга. Но иногда подходила такая минута, что его служебная стойкость подвергалась испытанию, и долг уступал место чувству жалости. Такой случай и передает автор. Бирюк со двора своего услышал удары топора в лесу и сейчас же направился туда и настиг вора на месте. Схватив, связал его Бирюк и привел на свой двор, мокрого, в лохмотьях, с дрянной лошаденкой. Мужичок стал молить о пощаде и просил его отпустить, оправдываясь тем, что воровал с голодухи, приказчиком разорен. «Детки пищат, круто во как приходится». Он просил отпустить лошаденку – один живот и есть. Но Бирюк не сдается, еще молит мужик, но напрасно. Тогда он не выдержал, горе и отчаяние развязало язык, и послышалась ожесточенная брань в адрес жестокого лесника. «На, душегубец окаянный, пей Христову кровь, зверь, зверь, зверь!» – Молчать!» – загремел лесник и уже подступил было к нему с поднятыми руками, а мужик все не унимается, все грозит. Но Бирюк схватил его за шиворот, нахлобучил ему шапку на глаза и вытолкнул вон. «Убирайся к черту со своей лошадью, да смотри, в другой раз у меня … » Куда девалась его испытанная верность долгу? Где его гнев, которого естественно было ожидать в таком человеке? И долг, и самолюбие – все это растаяло в лучах живого теплого участия к несчастному вору. И Тургенев, уходя от Бирюка, сказал ему: «Удивил ты меня: ты, я вижу, славный малый».
