Начинается рассказ с описания озера, затерявшегося в сибирской тайге. Названо это озеро в честь мальчика Васютки, который сам нашел его, а потом и показал людям.
Отец Васютки был бригадиром рыбаков. В то лето рыбаки долго ходили вдоль берега Енисея, ища место для ловли рыбы. Но то ли погода была слишком ненастная, то ли слишком много было пароходов и моторных лодок на Енисее, но рыба «не шла». Тогда решил Васюткин отец остановиться в одном месте и готовится к осеннему лову.
Васютка проводил это лето вместе с родителями. Но ему было очень скучно – все его друзья остались в деревне, куда к началу учебного года родители собирались отправить и самого Васютку. А пока еще шел август, и Васютка развлекался тем, что днем уходит в тайгу в поисках кедровых орехов, а вечером слушал рассказы рыбаков, которые собирались у них в доме ужинать.
Однажды утром за 10 дней до начала учебного года собрался Васютка в лес. Мать, поворчав, что пора уже к школе готовиться, а не по лесам таскаться, все же отпустила его, дав краюшку хлеба. Васютка спокойно шел по лесу, следя за зарубками, которые он оставлял на деревьях, и наконец увидел большой кедр. Сбил он с него все шишки, собрал в мешок и приглядел уже другой кедр, когда прямо перед ним вверх вспорхнула большая птица. Это был глухарь. Васютка вспомнил рассказы охотников про то, как ловят глухаря что не взял с собой собаку, даже отпустился на четвереньки и полаял, так как охотники говорили, что глухарь – птица любопытная и обязательно засмотрится на собаку, а охотник в это время и подстреливает его. Наконец, поймал Васютка глухаря на мушку и выстрелил. Глухарь начал падать, потом поднялся и тяжело полетел, а Васютка побежал за ним. В результате догнал он глухаря и радости его не было предела – он представил, как вернется домой с добычей. Он весело шел по лесу, когда вдруг понял, что уже давно не видит зарубок на деревьях. Испугался Васютка – стал метаться из стороны в сторону, а потом вспомнил, как отец и дед говорили ему, что тайга любит только сильных людей. Поэтому успокоился, развел костер, закопал в горячие угли глухаря, поужинал и стал готовиться к ночлегу. На следующий день пошел он по лесу, ища признаки близости воды – он знал, что выйдя к Енисею, пусть даже и не рядом с тем местом, где расположились рыбаки, он сможет найти
Наконец, увидел он среди таежного мха высокую траву – а это значило, что вода близко. Пошел он в ту сторону, где росла трава, и вышел на берег озера. По озеру плавали утки, их было много, Васютка подстрелил трех, но нашел только двух – одна куда-то уплыла. А в самом озере Васютку поразило большое количество рыбы, да не озерной, а белой. А это значило, что озеро было проточным. Снова он развел костер, поджарил уток, поужинал и лег спать. А наутро пошел вдоль озера, которое вывело его к еще одному озеру – большему по размерам. И в нем тоже было много белой рыбы, а еще нашел там Васютка свою утку, которую подстрелил накануне. Так по берегу озера и сумел Васютка выйти к Енисею. Тут его и подобрали люди, которым он объяснил, что заблудился. Привезли они его к рыбачьему стану, а там уже дед их встретил со словами, что внук у него потерялся. Увидев Васютку, дед обрадовался, повел его к матери. Мать его накормила, натерла спиртом и все пыталась уговорить съесть еще что-нибудь. А потом пришел и отец, который провел весь день в лесу в поисках Васютки. Васютка боялся, что отец будет ругать его, но тот был слишком рад тому, что сын нашелся. Потом Васютка рассказал отцу про озеро, в котором было много рыбы, и на которое можно было попасть из реки. А на следующий день повел он рыбаков на это озеро. И как только показалась вода, один из рыбаков крикнул: «Вот оно, Васюткино озеро». Так и стали это озеро называть, а потом название это появилось и на картах.
Четырехлетний жеребец Изумруд — рослая беговая лошадь американского склада, серой, ровной, серебристо-стальной масти — проснулся, по обыкновению, около полуночи в своем деннике[3]. Рядом с ним, слева и справа и напротив через коридор, лошади мерно и часто, все точно в один такт, жевали сено, вкусно хрустя зубами и изредка отфыркиваясь от пыли. В углу на ворохе соломы храпел дежурный конюх. Изумруд по чередованию дней и по особым звукам храпа знал, что это — Василий, молодой малый, которого лошади не любили за то, что он курил в конюшне вонючий табак, часто заходил в денники пьяный, толкал коленом в живот, замахивался кулаком над глазами, грубо дергал за недоуздок и всегда кричал на лошадей ненатуральным, сиплым, угрожающим басом.
Изумруд подошел к дверной решетке. Напротив него, дверь в дверь, стояла в своем деннике молодая вороная, еще не сложившаяся кобылка Щеголиха. Изумруд не видел в темноте ее тела, но каждый раз, когда она, отрываясь от сена, поворачивала назад голову, ее большой глаз светился на несколько секунд красивым фиолетовым огоньком. Расширив нежные ноздри, Изумруд долго потянул в себя воздух, услышал чуть заметный, но крепкий, волнующий запах ее кожи и коротко заржал. Быстро обернувшись назад, кобыла ответила тоненьким, дрожащим, ласковым и игривым ржанием.
Тотчас же рядом с собою направо Изумруд услышал ревнивое, сердитое дыхание. Тут помещался Онегин, старый, норовистый бурый жеребец, изредка еще бегавший на призы в городских одиночках. Обе лошади были разделены легкой дощатой переборкой и не могли видеть друг друга, но, приложившись храпом к правому краю решетки, Изумруд ясно учуял теплый запах пережеванного сена, шедший из часто дышащих ноздрей Онегина… Так жеребцы некоторое время обнюхивали друг друга в темноте, плотно приложив уши к голове, выгнув шеи и все больше и больше сердясь. И вдруг оба разом злобно взвизгнули, закричали и забили копытами.
— Бал-луй, черт! — сонно, с привычной угрозой, крикнул конюх.
Лошади отпрянули от решетки и насторожились. Они давно уже не терпели друг друга, но теперь, как три дня тому назад в ту же конюшню поставили грациозную вороную кобылу, — чего обыкновенно не делается и что произошло лишь от недостатка мест при беговой спешке, — то у них не проходило дня без нескольких крупных ссор. И здесь, и на кругу, и на водопое они вызывали друг друга на драку. Но Изумруд чувствовал в душе некоторую боязнь перед этим длинным самоуверенным жеребцом, перед его острым запахом злой лошади, крутым верблюжьим кадыком, мрачными запавшими глазами и особенно перед его крепким, точно каменным костяком, закаленным годами, усиленным бегом и прежними драками.
Делая вид перед самим собою, что он вовсе не боится и что сейчас ничего не произошло, Изумруд повернулся, опустил голову в ясли и принялся ворошить сено мягкими, подвижными, упругими губами. Сначала он только прикусывал капризно отдельные травки, но скоро вкус жвачки во рту увлек его, и он по-настоящему вник в корм. И в то же время в его голове текли медленные равнодушные мысли, сцепляясь воспоминаниями образов, запахов и звуков и пропадая навеки в той черной бездне, которая была впереди и позади теперешнего мига.
«Сено», — думал он и вспомнил старшего конюха Назара, который с вечера задавал сено.
Назар — хороший старик; от него всегда так уютно пахнет черным хлебом и чуть-чуть вином; движения у него неторопливые и мягкие, овес и сено в его дни кажутся вкуснее, и приятно слушать, когда он, убирая лошадь, разговаривает с ней вполголоса с ласковой укоризной и все кряхтит. Но нет в нем чего-то главного, лошадиного, и во время прикидки чувствуется через вожжи, что его руки неуверенны и неточны.
В Ваське тоже этого нет, и хотя он кричит и дерется, но все лошади знают, что он трус, и не боятся его. И ездить он не умеет — дергает, суетится. Третий конюх, что с кривым глазом, лучше их обоих, но он не любит лошадей, жесток и нетерпелив, и руки у него негибки, точно деревянные. А четвертый — Андрияшка, еще совсем мальчик; он играет с лошадьми, как жеребенок-сосунок, и украдкой целует в верхнюю губу и между ноздрями, — это не особенно приятно и смешно.
Вот тот, высокий, худой, сгорбленный, у которого бритое лицо и золотые очки, — о, это совсем другое дело. Он весь точно какая-то В