Второе действие - одно из самых важных мест в комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума». Диалог Фамусова с Чацким во втором явлении второго действия крайне важная часть сюжета. Именно тогда зарождается конфликт между ними как представителями «века минувшего» и «века нынешнего». Этот диалог обнажает непримиримые противоречия между двумя поколениями, к которым принадлежат Фамусов и Чацкий.
Сначала действие развивается неторопливо, но грядущий конфликт уже надвигается. Фамусов раздражен: ("Тьфу, господи прости! Пять тысяч раз /Твердит одно и то же!") Чацкий улавливает его настроение и тоже немного взвинчен. Фамусов по старой памяти начинает поучать Чацкого (тот ведь после смерти отца рос в доме Фамусова). Чацкий же, услышав «А главное, поди-ка послужи», отвечает: «Служить бы рад, прислуживаться тошно».
Этого достаточно, чтобы Фамусов разразился пространным монологом, в котором называет молодое поколение гордецами и приводит пример того как, по его мнению, следует строить карьеру. Его дядя, Максим Петрович, в глазах Фамусова - прекрасный пример для подражания: "Когда же надо подслужиться, И он сгибался вперегиб…" В этом монологе Фамцусова отражается вся сущность представителя «века минувшего». Фамусов, как приверженец консервативных взглядов, идеализирует "тогда не то что ныне - при государыне служил Екатерине!")и не приемлет ничего нового.
Чацкий не может не ответить Фамусову. Он отстаивает свою позицию, отвергает мораль, которую ему навязывает Фамусов. ответный монолог Чацкого - это вовсе не попытка «просветить» Фамусова. Это страстная защита тех идей и цекнностей, которые дороги Чацкому. Чацкий молод, эмоционален и увлекается тем, о чем говорит. чацкий считает, что «век минувший» скоро уйдет в а «век нынешний» уже на пороге. ("Хоть есть охотники поподличать везде, Да нынче смех страшит и держит стыд в узде").
Чацкий вовсе не хочет конфронтации с Фамусовым. Чацкий говорит: "Длить споры не мое желанье". Но он не мог не продемонстрировать независимость мышления, чем почти напугал консерватора Фамусова: ("Ах! боже мой! он карбонари!", "…Опасный человек!").
Характеристика Фамусова с приведением афоризмов из произведения
Павел Афанасьевич Фамусов – управляющий в казенном месте («Нет отдыха, мечусь как словно угорелый. По должности, по службе хлопотня, тот пристает, другой, всем дело до меня!»)
Вдовец, один воспитывал дочь Софию. Будучи в весьма в почтенном возрасте, не теряет присутствие духа, весьма бодр и свеж («Смотри ты на меня: не хвастаю сложеньем, однако бодр и свеж, и дожил до седин; свободен, вдов, себе я господин… Монашеским известен поведеньем!..»).
Разочарован сегодняшними нравами, модой к иностранному («Дались нам эти языки! Берём же побродяг, и в дом, и по билетам, чтоб наших дочерей всему учить, всему – и танцам! И пенью! И нежностям! И вздохам!»; «А всё Кузнецкий мост, и вечные французы, оттуда моды к нам, и авторы, и музы: губители карманов и сердец! Когда избавит нас творец от шляпок их! Чепцов! И шпилек! И булавок! И книжных и бисквитных лавок!..».
Принимает большое участие в любовном выборе дочери («Ах! Матушка, не довершай удара! Кто беден, тот тебе не пара»).
Добросовестно относится к своей работе, пытается все сделать в срок и не откладывать на завтра («Боюсь, сударь, я одного смертельно, чтоб множество не накоплялось их (бумаг); обычай мой такой: подписано, так с плеч долой»).
По характеру Фамусов немного нудноват, вездесущ, неугомонен, весьма эмоционален, скор на расправу (Софья про отца: «Брюзглив, неугомонен, скор, таков всегда…»).
Характеристика Чацкого с приведением афоризмов из произведения
Александр Андреевич Чацкий – бывший ухажер Софии, близкий друг семьи.
Умен, бесхитростен, весел, остроумен, приятный собеседник на разносторонние темы (Лиза про Чацкого: «Кто так чувствителен, и весел, и остёр, как Александр Андреич Чацкий!»; София про Чацкого: «Он славно пересмеять умеет всех; болтает, шутит, мне забавно; делить со всяким можно смех», «Остёр, умен, красноречив, в друзьях особенно счастлив…»)
Чацкий высокого мнения о себе, любит путешествовать и отдыхать (София про Чацкого: «Вот о себе задумал он высоко… Охота странствовать напала на него, ах! Если любит кто кого, зачем ума искать и ездить так далёко?». Лиза про Чацкого: «Где носится? В каких краях? Лечился, говорят, на кислых он водах, не от болезни, чай, от скуки, - повольнее».
Несмотря на тягу к путешествиям, в основном за границу, в душе искренний патриот своей страны («Когда ж постранствуешь, воротишься домой, и дым Отечества нам сладок и приятен!»).
Александр Андреевич слишком уверенный в себе свободный молодой человек, кутила, гуляка (Фамусов про Чацкого «… этот франт – приятель; отъявлен мотом, сорванцом…»)
Нигде не работает (не служит), слишком гордый («Служить бы рад, прислуживаться тошно»; Фамусов про Чацкого: «Не служит, то есть в том он пользы не находит, но захоти – так был бы деловой. Жаль, очень жаль, он малый с головой, и славно пишет, переводит. Нельзя не что с эдаким умом…»).
Осуждает «свет», любит спорить («Нет, нынче свет уж не таков»).
Очень ревнив, бывшую возлюбленную Софию ревнует буквально ко всем. Сначала к Скалозубу, затем к Молчалину («Кто этот Скалозуб? Отец им сильно бредит, а может быть, не только что отец…»; После падения Молчалина с лошади и обморока Софии: «Смятенье! Обморок! Поспешность! Гнев! Испуга! Так можно только ощущать, когда лишаешься единственного друга»; «Дождусь ее и вынужу признанье: кто наконец ей мил? Молчалин? Скалозуб?»).
Бывает нагловат, груб, резок, зол (София Чацкому: «Веселость ваше не скромна…»; «Да! Грозный взгляд, и резкий тон, и этих в вас особенностей бездна…»; «примеры мне не новы; заметно, что вы желчь на всех излить готовы…»).
Любитель женского пола (Чацкий Молчалину «Я езжу к женщинам, но только не за этим»).
Репетилов про Чацкого: «Он не глуп, сейчас столкнулись мы, тут всякие турусы, и дельный разговор зашел про водевиль. Да! Водевиль есть вещь, а прочее все гниль. Мы с ним… у нас… дни и те же вкусы».
Обидчив и своенравен («вон из Москвы! Сюда я больше не ездок. Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувство уголок! Карету мне, карету!»
Самым ранним и самым чистым был запах мороза.
Деревья на набережной Невки еще не сбросили листву. Я стоял в
коричневых чулках, в больших, как бы пустых, ботинках, в пальто, сшитом из
бабушкиного.
Запах, склеивший мне ноздри, шел сверху - это был запах неба и
небесных плодов, похожих на арбуз.
Наверное, до той минуты, когда запах мороза толкнул меня вообразить
небесные плоды, я княжил в некой оболочке, в полупрозрачной сфере, где
запахи, и звуки, и прикосновения неразделенны, и оболочка совершенна, как
яйцо. От запаха мороза она рассыпалась, распорошилась в пыль, и отделились
друг от друга земля, и небо, и вода. Я почувствовал, как пахнут камни
мостовой, о которые я цеплялся носками башмаков, как пахнут стволы
деревьев и чугунная решетка...
Город на той стороне реки отодвигался, менял очертания. Он звал меня.
И до сих пор зовет. Я вижу его уже много лет в повторяющемся сне. Его
широкие лестницы из гранита и песчаника становятся короче, фонтаны ниже и
слабее. Он все больше зарастает скульптурой. Он прекрасен. Но стены его
глухи, улицы пустынны...
Следующим по значению и по времени проставлен в моей памяти запах
жареной миноги.
Я спускаюсь по лестнице с первого этажа. Медленно - нога за ногу.
Солнце застеклило выход на улицу оплывающим от жара стеклом. Сквозь него
не пройти, можно только пробежать, зажмурившись, и то сгоришь...
Но солнечная заслонка раскололась. Я даже звук запомнил: как будто
лопнул сильно надутый оранжевый шар. В дверях возник парень громадный и
веселый.
Разбитое солнце растеклось у его ног. Он стоит в солнечной луже в
белой рубашке, подпоясанной узким лаковым ремешком, в холщовом фартуке, в
сандалиях на босу ногу. На голове у него противень с жареными миногами.
Я уже знал тьму запахов: и травяных, и мыльных, манящих и пугающих,
но парень вносит такой запах, что можно растеряться и заплакать. Запах
обеда с гусем в квартире доктора Зелинского, куда меня, чисто одетого,
водили открывать рот и говорить: "А-аа", был тише.
Я вижу себя, вжавшегося между стойками перил. Вижу свои пальцы, свои
коленки, стриженую голову - все бледное, наверно, я болел. Вижу свои
глаза, обращенные к пуговице на груди парня.
Парень приседает передо мной, лицо у него гладкое, зубы ровные. Он
улыбается, тянет меня за мочку уха и свистит, и подмигивает, заводит руку
вверх, берет с противня миногу и дарит ее мне.
И я, судорожно счастливый,
сжимаю миногу в руках. Мне она не страшна. Я не числю ее похожей на змею.
Я еще не видел змей. Я дотрагиваюсь до ее прожаренного тела языком и вдруг
сознаю, что мальчику, поедающему леденцовых петухов, пряничных коней и
сдобных птичек, запах и вкус миноги не осилить и не осмыслить. А парень
двумя пальцами легонько защемляет мой нос и через этот жест становится мне
другом: я знаю, что он сочувствует мне и на меня надеется.
Я отношу миногу матери. И она, боящаяся змей, брезгающая даже формой
змеи, бросает миногу в ведро и за что-то ругает меня - но это уже
обыденное. Чудо свершилось, и ей его не разрушить. Парень с миногами мой
друг, и я ухожу в угол разговаривать с ним о том, что пескарь и колюшка,
мол, тоже рыбы, но минога с ними водиться не будет, и с карасями не будет,
потому что минога из глубины...
Третий запах - запах ружейного масла!
Он не привязывает мои чувства к войне, для войны есть другие знаки,
он возвращает меня к запаху мороза.