Горшок Жили-были мужик да баба. Оба были такие ленивые... Так и норовят дело на чужие плечи столкнуть, самим бы только не делать... И дверь-то в избу никогда на крюк не закладывали: утром-де вставай да руки протягивай, да опять крюк скидывай... И так проживем. Вот раз баба и свари каши. А уж и каша сварилась! Румяна рассыпчата, крупина от крупины так и отваливается. Вынула баба кашу из печи, на стол поставила, маслицем сдобрила. Съели кашу и ложки облизали... Глядь, а в горшке-то сбоку да на донышке приварилась каша, мыть горшок надобно. Вот баба и говорит: — Ну, мужик, я свое дело сделала — кашу сварила, а горшок тебе мыть! — Да полно тебе! Мужиково ли дело горшки мыть! И сама вымоешь. — А и не подумаю! — И я не стану. — А не станешь — пусть так стоит! Сказала баба, сунула горшок на шесток, а сама на лавку. Стоит горшок немытый. — Баба, а баба! Надобно горшок-то вымыть! — Сказано — твое дело, ты и мой! — Ну вот что, баба! Уговор дороже денег: кто завтра первый встанет да перво слово скажет, тому и горшок мыть. — Ладно, лезь на печь, там видно будет. Улеглись. Мужик на печи, баба на лавке. Пришла темна ноченька, потом утро настало. Утром-то никто и не встает. Ни тот, ни другой и не шелохнутся — не хотят горшка мыть. Бабе надо коровушку поить, доить да в стадо гнать, а она с лавки-то и не подымается. Соседки уже коровушек прогнали. — Что это Маланьи-то не видать? Уж все ли поздорову? — Да, бывает, позапозднилась. Обратно пойдем — не встретим ли... И обратно идут — нет Маланьи. — Да нет уж! Видно, что приключилося! Соседка и сунься в избу. Хвать! — и дверь не заложена. Неладно что-то. Вошла, огляделась. — Маланья, матушка! А баба-то лежит на лавке, во все глаза глядит, сама не шелохнется. — Почто коровушку-то не прогоняла? Ай нездоровилось? Молчит баба. — Да что с тобой приключилось-то? Почто молчишь? Молчит баба, ни слова не говорит. — Господи помилуй! Да где у тебя мужик-то?.. Василий, а Василий! Глянула на печь, а Василий там лежит, глаза открыты — и не ворохнется. — Что у тебя с женой-то? Ай попритчилось? Молчит мужик, что воды в рот набрал. Всполошилась соседка: — Пойти сказать бабам! Побежала по деревне: — Ой, бабоньки! Неладно ведь у Маланьи с Василием: лежат — пластом — одна на лавке, другой на печи. Газоньками глядят, а словечушка не молвят. Уж не порча ли напущена? Прибежали бабы, причитают около них: — Матушки! Да что это с вами подеялось-то?.. Маланьюшка! Васильюшка! Да почто молчите-то? Молчат оба что убитые. — Да бегите, бабы, за попом! Дело-то совсем неладно выходит. Сбегали. Пришел поп. — Вот, батюшка, лежат оба — не шелохнутся; глазоньки открыты, а словечушка не молвят. Уж не попорчены ли? Поп бороду расправил — да к печке: — Василий, раб божий! Что приключилось-то? Молчит мужик. Поп — к лавке: — Раба божия! Что с мужем-то? Молчит баба. Соседки поговорили, поговорили — да и вон из избы. Дело не стоит: кому печку топить, кому ребят кормить, у кого цыплята, у кого поросята. Поп и говорит: — Ну, православные, уж так-то оставить их боязно, посидите кто-нибудь. Той некогда, другой некогда. — Да вот, — говорит, — бабка-то Степанида пусть посидит, у нее не ребята плачут — одна живет. А бабка Степанида поклонилась и говорит: — Да нет, батюшка, даром никто работать не станет! А положи жалованье, так посижу. — Да какое же тебе жалованье положить? — спрашивает поп да повел глазами-то по избе. А у двери висит на стенке рваная Маланьина кацавейка, вата клоками болтается. — Да вот, — говорит поп, — возьми кацавейку-то. Плоха, плоха, а все годится хоть ноги прикрыть. Только это он проговорил, а баба-то, как ошпарена, скок с лавки, середь избы стала, руки в боки. — Это что же такое? — говорит. — Мое-то добро отдавать? Сама еще поношу да из своих рученек кому хочу, тому отдам! Ошалели все. А мужик-то этак тихонько ноги с печи спустил, склонился да и говорит: — Ну вот, баба, ты перво слово молвила — тебе и горшок мыть.
Конопляное зернышко конечно мне не нужно. Его может захотеть лишь неуч. В каждом даре есть свои минусы. По данной сказке, там сказано-оно дает рассказать определённое количество страниц не уча их, и даже НЕ БРАТЬ КНИГИ! С таким даром, я бы стал(а) гордым(ой), самоуверенной(ым). Но у каждого дара есть конец...Как и с Алёшой...Он рассказал всю правду, и за это ему влетело, так как это звучало сказкой...Да и Чернушку он и не увидит...Да и много слёз в тот вечер было... И всё из-за этого ненужного зерна! Наверно, если бы у меня был такой дар, я его использовала в определённых случаях...Я знаю что определённый дар-проклятье. Всё встанет на худшую сторону!
1)Витя Перестукин- который умудрился за один день получить пять двоек, никогда не делал уроков, и потому был отправлен на исправление в сказочную страну невыученных уроков, где встретил персонажей всех школьных заданий. 2)Кот Кузя-который вместе с Витей попадает в страну невыученных уроков и там обладает говорить и всячески мальчику. 3)Встречаются в книге друзья Вити, но роль их уже второстепенная - это Люся, Катя, Женчик. 4)Старик Глагол. 5)старушка Запятая, различные знаки препинания, плюс и минус. Ну и самые забавные герои - белый медведь, верблюд, полтора землекопа, бояре, негритенок и многие другие.
Жили-были мужик да баба. Оба были такие ленивые... Так и норовят дело на чужие плечи столкнуть, самим бы только не делать... И дверь-то в избу никогда на крюк не закладывали: утром-де вставай да руки протягивай, да опять крюк скидывай... И так проживем. Вот раз баба и свари каши. А уж и каша сварилась! Румяна рассыпчата, крупина от крупины так и отваливается. Вынула баба кашу из печи, на стол поставила, маслицем сдобрила. Съели кашу и ложки облизали... Глядь, а в горшке-то сбоку да на донышке приварилась каша, мыть горшок надобно. Вот баба и говорит: — Ну, мужик, я свое дело сделала — кашу сварила, а горшок тебе мыть! — Да полно тебе! Мужиково ли дело горшки мыть! И сама вымоешь. — А и не подумаю! — И я не стану. — А не станешь — пусть так стоит! Сказала баба, сунула горшок на шесток, а сама на лавку. Стоит горшок немытый. — Баба, а баба! Надобно горшок-то вымыть! — Сказано — твое дело, ты и мой! — Ну вот что, баба! Уговор дороже денег: кто завтра первый встанет да перво слово скажет, тому и горшок мыть. — Ладно, лезь на печь, там видно будет. Улеглись. Мужик на печи, баба на лавке. Пришла темна ноченька, потом утро настало. Утром-то никто и не встает. Ни тот, ни другой и не шелохнутся — не хотят горшка мыть. Бабе надо коровушку поить, доить да в стадо гнать, а она с лавки-то и не подымается. Соседки уже коровушек прогнали. — Что это Маланьи-то не видать? Уж все ли поздорову? — Да, бывает, позапозднилась. Обратно пойдем — не встретим ли... И обратно идут — нет Маланьи. — Да нет уж! Видно, что приключилося! Соседка и сунься в избу. Хвать! — и дверь не заложена. Неладно что-то. Вошла, огляделась. — Маланья, матушка! А баба-то лежит на лавке, во все глаза глядит, сама не шелохнется. — Почто коровушку-то не прогоняла? Ай нездоровилось? Молчит баба. — Да что с тобой приключилось-то? Почто молчишь? Молчит баба, ни слова не говорит. — Господи помилуй! Да где у тебя мужик-то?.. Василий, а Василий! Глянула на печь, а Василий там лежит, глаза открыты — и не ворохнется. — Что у тебя с женой-то? Ай попритчилось? Молчит мужик, что воды в рот набрал. Всполошилась соседка: — Пойти сказать бабам! Побежала по деревне: — Ой, бабоньки! Неладно ведь у Маланьи с Василием: лежат — пластом — одна на лавке, другой на печи. Газоньками глядят, а словечушка не молвят. Уж не порча ли напущена? Прибежали бабы, причитают около них: — Матушки! Да что это с вами подеялось-то?.. Маланьюшка! Васильюшка! Да почто молчите-то? Молчат оба что убитые. — Да бегите, бабы, за попом! Дело-то совсем неладно выходит. Сбегали. Пришел поп. — Вот, батюшка, лежат оба — не шелохнутся; глазоньки открыты, а словечушка не молвят. Уж не попорчены ли? Поп бороду расправил — да к печке: — Василий, раб божий! Что приключилось-то? Молчит мужик. Поп — к лавке: — Раба божия! Что с мужем-то? Молчит баба. Соседки поговорили, поговорили — да и вон из избы. Дело не стоит: кому печку топить, кому ребят кормить, у кого цыплята, у кого поросята. Поп и говорит: — Ну, православные, уж так-то оставить их боязно, посидите кто-нибудь. Той некогда, другой некогда. — Да вот, — говорит, — бабка-то Степанида пусть посидит, у нее не ребята плачут — одна живет. А бабка Степанида поклонилась и говорит: — Да нет, батюшка, даром никто работать не станет! А положи жалованье, так посижу. — Да какое же тебе жалованье положить? — спрашивает поп да повел глазами-то по избе. А у двери висит на стенке рваная Маланьина кацавейка, вата клоками болтается. — Да вот, — говорит поп, — возьми кацавейку-то. Плоха, плоха, а все годится хоть ноги прикрыть. Только это он проговорил, а баба-то, как ошпарена, скок с лавки, середь избы стала, руки в боки. — Это что же такое? — говорит. — Мое-то добро отдавать? Сама еще поношу да из своих рученек кому хочу, тому отдам! Ошалели все. А мужик-то этак тихонько ноги с печи спустил, склонился да и говорит: — Ну вот, баба, ты перво слово молвила — тебе и горшок мыть.