Объяснение:
Гоголь не раз предупреждал: Хлестаков — самый трудный образ в пьесе. Посмотрим, что же представляет собой этот герой. Хлестаков — мелкий чиновник, человек ничтожный, всеми презираемый. Его не уважает даже собственный слуга Осип. Может оттаскать за вихры отец. Он беден и не работать так, чтобы обеспечить себе хотя бы сносное существование. Он глубоко недоволен своей жизнью, даже подсознательно презирает себя. Но пустота и глупость не позволяют ему осмыслить свои беды, попытаться изменить жизнь. Ему кажется, что представься лишь случай, и все изменится, он перенесется “из грязи в князи”. Это и позволяет Хлестакову так легко и непринужденно чувствовать себя лицом значительным.
Мир, в котором живет Хлестаков, непонятен ему самому. Он не в силах постичь связь вещей, представить себе, чем в действительности заняты министры, как ведет себя и что пишет его “друг” Пушкин. Для него Пушкин — тот же Хлестаков, но счастливее, удачливее. Интересно, что и городничий, и его приближенные, которых нельзя не признать людьми сметливыми, знающими жизнь, по-своему неглупыми, ничуть не смущены враньем Хлестакова. Им тоже кажется, что все дело в случае: повезло — и ты директор департамента. Никаких личных заслуг, труда, ума и души не требуется. Надо лишь случаю, кого-то подсидеть. Разница между ними и Хлестаковым лишь в том, что он откровенно глуп и лишен даже практической сметки. Будь же он поумнее, пойми сразу заблуждение городской верхушки, он начал бы сознательно подыгрывать. И, несомненно бы, провалился. Хитрость, продуманная ложь не обманули бы внимательного городничего. Он бы нашел слабое место в заранее созданной выдумке, недаром гордится Антон Антонович: “Тридцать лет живу на службе; ...мошенников над мошенниками обманывал. Трех губернаторов обманул!” Городничий не мог предположить в Хлестакове лишь одного — чистосердечия, не к сознательной, продуманной лжи.
А между тем это одна из основных черт Хлестакова. Внутренняя пустота делает его поведение совершенно непредсказуемым; в каждый данный момент он ведет себя так, как “получается”. Его морили голодом в гостинице, над ним висела угроза ареста — и он льстиво молил слугу принести хоть что-нибудь поесть. Несут обед — и он прыгает на стуле от восторга и нетерпения. При виде тарелки супа Хлестаков забывает о том, как минуту назад униженно клянчил еду. Он уже вошел в роль важного господина. “Ну, хозяин, хозяин... Я плевал на твоего хозяина!”
В каждом из персонажей пьесы немало хлестаковщины. Таков авторский замысел. Потому Хлестаков и главный герой, что его черты присущи каждому человеку в той или иной степени. Они комичны, лишь собранные воедино и выставленные на сцене. Самой яркой иллюстрацией служат мечты городничего о будущей жизни в качестве тестя великого человека: “...Поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде... Хе, хе, хе, вот что, канальство, заманчиво!” Таким образом, мы видим, что представления Хлестакова и Сквознкк-Дмухановского о шикарной жизни в основном совпадают.
И вы поверить мне могли,
Как простодушная Аньеса?
В каком романе вы нашли,
Чтоб умер от любви повеса?
Послушайте: вам тридцать лет,
Да, тридцать лет – не многим боле.
Мне за двадцать; я видел свет,
Кружился долго в нем на воле;
Уж клятвы, слезы мне смешны;
Проказы утомить успели;
Вам также с вашей стороны
Измены верно надоели;
Остепеняясь, мы охладели,
Некстати нам учится вновь.
Мы знаем: вечная любовь
Живет едва ли три недели.
Сначала были мы друзья,
Но скука, случай, муж ревнивый…
Безумный притворился я,
И притворились вы стыдливой,
Мы поклялись… потом… увы!
Потом забыли клятву нашу;
Клеона полюбили вы,
А я наперсницу Наташу.
Мы разошлись; дог этих пор
Все хорошо, благопристойно.
Могли б мы жить без дальних ссор
Опять и дружно и спокойно.
Но нет! Сегодня по утру
Вы вдруг в трагическом жару
Седую воскресили древность –
Вы проповедуете вновь
Покойных рыцарей любовь,
Учтивый жар и грусть и ревность!
Помилуйте – нет, право нет.
Я не дитя, хоть и поэт.
Когда мы клонимся к закату,
Оставим юный пыл страстей –
Вы старшей дочери своей,
Я своему меньшому брату:
Им можно с жизнию шалить
И слезы впредь себе готовить;
Еще пристало им любить,
А нам уже пора злословить.