Проезжий гусар Минский увез в Петербург его любимую дочь – красавицу Дуню. Вырин пешком ходил в Петербург искать свою дочь. Он нашел Минского, но тот пытался от него откупиться. Ассигнации, брошенные Вырину, подобрал «хорошо одетый человек» и убежал. При второй встрече Минский уже просто выгоняет Самсона за дверь со словами: «Пошел вон!». С этого момента Самсона ничто в жизни не интересует. Он понял, что потерял свою дочь навсегда. Нарушилась гармония в его жизни и его доме. Он покинут, унижен, одинок и несчастен. Он так и не смог понять, как за добро и любовь можно отплатить злом. Бороться с Минским он не может, у него нет ни денег, ни знакомств, ни прав. Защитить его некому, да он уже давно привык к унижениям. От Дуни нет вестей и отец, хотя и видел, что с дочерью в Петербурге все в порядке, что она жива и здорова, все равно думает о плохом – вдруг Минский ее бросит на произвол судьбы? От тоски он начинает пить и умирает.
Любовь раскрывает в человеке много качеств, причём именно хороших. Потому что плохие качества — это уже не любовь. Ревность, зависть, вожделение, но не любовь. Любовь человеку открыть себя с новой стороны, которую он в себе даже не видел. Любовь в полной мере раскрывает в человеке чувство сопереживания, доброты, радости и ощущения окрылённости от того, что ты в этом мире не один, а вместе с кем-то, кто тебе небезразличен. Любовь раскрывает в человеке его довериться кому-либо. Ведь у замкнутого человека не получится любить в полную силу. Только когда ты отдаёшь себя всего, только когда ты — открытая книга для того, кого любишь — именно тогда любовь и проявляется во всей своей полноте. Любовь — это то чувство, которого нельзя избегать, которого нельзя сторониться, потому что оно в любом случае сделает тебя лишь лучше.
Бульба повел сыновей своих в светлицу, откуда проворно выбежали две красивые девки-прислужницы в червонных монистах, прибиравшие комнаты. Они, как видно, испугались приезда паничей, не любивших спускать никому, или же просто хотели соблюсти свой женский обычай: вскрикнуть и броситься опрометью, увидевши мужчину, и потому долго закрываться от сильного стыда рукавом. Светлица была убрана во вкусе того времени, о котором живые намеки остались только в песнях да в народных думах, уже не поющихся более на Украйне бородатыми старцами-слепцами в сопровождении тихого треньканья бандуры, в виду обступившего народа; во вкусе того бранного, трудного времени, когда начались разыгрываться схватки и битвы на Украйне за унию. Все было чисто, вымазано цветной глиною. На стенах — сабли, нагайки, сетки для птиц, невода и ружья, хитро обделанный рог для пороху, золотая уздечка на коня и путы с серебряными бляхами. Окна в светлице были маленькие, с круглыми тусклыми стеклами, какие встречаются ныне только в старинных церквах, сквозь которые иначе нельзя было глядеть, как приподняв надвижное стекло. Вокруг окон и дверей были красные отводы. На полках по углам стояли кувшины, бутыли и фляжки зеленого и синего стекла, резные серебряные кубки, позолоченные чарки всякой работы: венецейской, турецкой, черкесской, зашедшие в светлицу Бульбы всякими путями, через третьи и четвертые руки, что было весьма обыкновенно в те удалые времена. Берестовые скамьи вокруг всей комнаты; огромный стол под образами в парадном углу; широкая печь с запечьями, уступами и выступами, покрытая цветными пестрыми изразцами, — все это было очень знакомо нашим двум молодцам, приходившим каждый год домой на каникулярное время; приходившим потому, что у них не было еще коней, и потому, что не в обычае было позволять школярам ездить верхом. У них были только длинные чубы, за которые мог выдрать их всякий козак, носивший оружие. Бульба только при выпуске их послал им из табуна своего пару молодых жеребцов.
