ответ: 1.чаек автор характеризует ка быстро движущихся - «мечутся над морем». Но как различается смысл этих слов: «мечутся» и «взмывая». Растерянность, страх, бессилие, выраженные в слове «мечутся», усиливаются слуховым образом – «стонут». Буревестник вызывающе кричит, и в этом крике такая сила, что, несмотря на шум волн, «тучи слышат» этот страстный и победный крик; чайки же могут только стонать в ужасе.
Пингвина автор характеризует словами «глупый» и «робко». Он не говорит про него, что он прячется; сказано, что он «прячет тело жирное в утесах». Этим подчеркивается его страх за самое для него драгоценное – за жирное тело, ко всему остальному он равнодушен. В этом образе автор воплотил некий антиидеал: мещанскую, обывательскую бездуховность, размеренно-тусклое, приземленное существование, страх за свою примитивную жизнь.
2. После ее публикации образ Буревестника стал символом приближающейся революции. А уже в конце марта 1901 г. писатель Леонид Андреев в письме к Максиму Горькому извещал его, что в Москве появилась статья, в которой уже сам автор «Песни» был назван «Буревестником» . Отсюда выражение «Буревестник революции» , которое часто применялось к Горькому после октябрьского переворота 1917 г.
Объяснение:
Прочитав рассказ Паустовского «Телеграмма», я задумался: почему дети так отдаляются от своих родителей? Что заставляет молодое поколение уезжать из родных сел и деревень в большие города, бороться и решать чужие проблемы, оставляя стареющих матерей в одиночестве?
Одиночество, чужие люди кругом, невозможность поделиться с кем-то своим ярким вот что вытягивало жизнь из стареющей главной героини рассказа. Катерина Петровна, дочь художника, доживала свои дни в видавшем многое доме в Заборье. С прежней жизнью ее связывала тонкая ниточка – дочь, служившая в Питере в Союзе художников. Единственная и ненаглядная, занятая, как и все молодые, «важными делами», регулярно слала переводы, снабжая их краткими строками. Жизнь ее кипела, искусство звало, таланты требовали участия. А мать, коротая бессонные осенние ночи, ждала последней встречи.
Думала ли Настя о матери? Паустовский пишет, что письма из дома извещали, что старушка жива, но сеяли в душе «глухое беспокойство, смутный укор». Почему же отодвигала единственная дочь свидание на второй план? Почему забыла усадьбу художника, истории, рассказанные матерью – все то, что привило ей любовь к искусству? Наверное, мы воспринимаем матерей как незыблемое, существующее до нас и без нас. Мы благодарны им за жизнь, но, выйдя из отчего дома, спешим в неизвестность.
Стареют дома, деревья, люди. Старость – пора увядания, угасания, ожидания конца. Но для человека смерть в дали и в одиночестве не просто укор. Даже холодные статуи, сотворенные талантом, смогли почувствовать отчаянье строк последней телеграммы матери. А дочь скрепя сердце устраивала чужую судьбу. Простоватый сторож Тихон и соседская девчушка пытались скрасить надеждой последние часы героини. А дочь слушала хвалебные речи на вернисаже.
И только когда чужие люди хоронили односельчанку, сердце дочери пронзило понимание: мать – самое святое в жизни, она единственная, кто любит, прощая все. Не было последней встречи. Катерина Петровна тихо ушла из жизни. Ни слез, ни укоров. Все они легли тяжкими комьями мерзлой земли в душу дочери, так беспечно смявшей последние строки от матери.
Лев Николаевич сидел возле дома на длинной садовой скамье. На нем было тёмное осеннее пальто, серая шляпа, в руке он держал палку, с которой только что пришёл с прогулки. Рядом с ним сидели его внуки, брат и сестра: Сонечка девяти лет и Илюшок семи лет. Он взглянул на них и бодрым, звучным голосом спросил:
— А хотите, я вам сказку расскажу?
— Хотим, дедушка, хотим! Расскажи, дедушка, расскажи!
— Ну хорошо, расскажу! Слушайте! Только внимательно слушайте!
Он сделал серьёзное лицо, немного приподнял голову, посмотрел в сторону, как будто собирался с мыслями. Сонечка и Илюшок насторожились.
— Жил-был на свете один мальчик,..— начал он и замолк. — И пошёл раз этот мальчик в огород... — Опять Лев Николаевич умолк.
Глаза у Сонечки и Илюшка всё больше и больше разгорались от любопытства.
— Пошёл раз этот мальчик в огород и увидел — лежит... лежит маленький огурчик, ма-а-аленький! — проговорил Лев Николаевич тонким, тихим голосом и пригнулся к Илюшку, вплотную около него сидевшему. Своим сгорбленным видом он хотел показать, какой огурчик был маленький.
До чего же Лев Николаевич удивлялся, что огурчик такой маленький! Он даже широко раскрыл глаза, приподнял брови, а между указательными пальцами обеих рук показал расстояние сантиметра в четыре и, всё удивляясь, проговорил:
— Вот такой!
Сонечка и Илюшок наклонились над его пальцами, как будто в самом деле между ними увидели огурчик. Лев Николаевич продолжал:
— Нагнулся мальчик... сорвал огурчик... — Лев Николаевич поднял к своему лицу правую руку, точно в самом деле с огурцом. — Посмотрел мальчик... — Лев Николаевич повернул руку в одну, в другую сторону и чмокнул губами.— Огурчик хорошенький-хорошенький, зелёненький-зелёненький, све-е-женький!
Лев Николаевич приблизил руку ко рту, слегка приоткрыл губы, сказал: «Хап!» — и как будто сунул огурчик в рот; затем закрыл рот и, сжав губы, сидел не двигаясь.
— И всё? — с огорчением спросил Илюшок.
— Молчи! Слушай! — строго сказала Сонечка.
Лев Николаевич вдруг задвигал ртом и щеками, как будто стал жевать, и послышался удивительный звук: хруст, совершенно такой же хруст, какой бывает, когда едят настоящие огурцы: «Хрусь-хрусь! Хрусь-хрусь!»
— Дедушка, а у тебя во рту ведь взаправдашний огурец! — вскрикнул Илюшок. — Открой, дедушка, рот!
Лев Николаевич встряхнул головой и махнул рукой: нельзя, мол, открыть рта — огурец выпадет.
— Конечно, взаправдашний! — говорил Илюшок.— Только откуда он взялся?
Лев Николаевич перестал жевать, и вдруг послышался звук проглатывания: огурец был съеден.
— Конечно, взаправдашний! Взаправдашний! — повторял Илюшок.
Лев Николаевич проговорил:
— Пошёл мальчик дальше, видит — лежит второй огурец. Нагнулся мальчик. Сорвал огурец. — Лев Николаевич опустил вниз руку, как бы срывая огурец. — Огурчик красивенький-красивенький, крепенький, с белыми пупырышками! Вот такой! — сказал Лев Николаевич и, раздвинув пальцы сантиметров на девять, пригнулся к Илюшку, чтобы попять всем своим видом показать, какой огурчик был маленький.
Илюшок весело и внимательно следил за пальцами Льва Николаевича. А Сонечка смотрела не на руки, а на лицо дедушки: такое интересное было у дедушки лицо — оно у него прямо всё играло, и ей хотелось только на него смотреть.
Лев Николаевич поднял руку и сиял от восторга.
— Хап! — произнёс он. На этот раз он положил в рот не весь целиком огурец, а как будто откусил только половинку, а вторую половинку держал в руке. Опять начал жевать, и снова послышалось: «Хрусь-хрусь!»
— И как же у мальчика аппетитно хрустит! — проговорила Сонечка.
— Так аппетитно, что и мне ужасно захотелось огурцов! Я ведь тоже люблю огурцы! — воскликнул Илюшок.
— Хап! — сказал Лев Николаевич и всунул в рот вторую половинку огурца.
— А хрустит, как взаправдашний. Но нет, не взаправдашний! Я уж так смотрел, так смотрел за дедушкой — не подсунет ли он взаправдашний. Нет, не подсунул, — сказал Илюшок.