Матушка сидела в гостиной и разливала чай; одной рукой она придерживала чайник, другою — кран самовара, из которого вода текла через верх чайника на поднос. Но хотя она смотрела пристально, она не замечала этого, не замечала и того, что мы вошли.Так много возникает воспоминаний когда стараешься воскресить в воображении черты любимого существа, что сквозь эти воспоминания, как сквозь слезы, смутно видишь их. Это слезы воображения. Когда я стараюсь вспомнить матушку такою, какою она была в это время, мне представляются только ее карие глаза, выражающие всегда одинаковую доброту и любовь, родинка на шее, немного ниже того места, где вьются маленькие волосики, шитый белый воротничок, нежная сухая рука, которая так часто меня ласкала и которую я так часто целовал; но общее выражение ускользает от меня.Налево от дивана стоял старый английский рояль; перед роялем сидела черномазенькая моя сестрица Любочка и розовенькими, только что вымытыми холодной водой пальчиками с заметным напряжением разыгрывала этюды démenti. Ей было одиннадцать лет; она ходила в коротеньком холстинковом платьице, в беленьких, обшитых кружевом панталончиках и октавы могла брать только arpeggio 1. Подле нее вполуоборот сидела Марья Ивановна в чепце с розовыми лентами, в голубой кацавейке и с красным сердитым лицом, которое приняло еще более строгое выражение, как только вошел Карл Иваныч. Она грозно посмотрела на него и, не отвечая на его поклон, продолжала, топая ногой, считать: «Un, deux, trois, un, deux, trois» 2, — еще громче и повелительнее, чем прежде.Карл Иваныч, не обращая на это ровно никакого внимания, по своему обыкновению, с немецким приветствием, подошел прямо к ручке матушки. Она опомнилась, тряхнула головкой, как будто желая этим движением отогнать грустные мысли, подала руку Карлу Иванычу и поцеловала его в морщинистый висок в то время как он целовал ее руку.— Ich danke, lieber 3 Карл Иваныч, — и, продолжая говорить по-немецки, она спросила: — Хорошо ли спали дети?Карл Иваныч был глух на одно ухо, а теперь от шума за роялем вовсе ничего не слыхал. Он нагнулся ближе к дивану, оперся одной рукой о стол, стоя на одной ноге, и с улыбкой, которая тогда мне казалась верхом утонченности, приподнял шапочку над головой и сказал:— Вы меня извините, Наталья Николаевна?Карл Иваныч, чтобы не простудить своей голой головы, никогда не снимал красной шапочки, но всякий раз входя в гостиную, спрашивал на это позволения.— Наденьте, Карл Иваныч... Я вас спрашиваю, хорошо ли спали дети? — сказала maman, подвинувшись к нему и довольно громко.Но он опять ничего не слыхал, прикрыл лысину красной шапочкой и еще милее улыбался.— Постойте на минутку, Мими, — сказала maman Марье Ивановне с улыбкой, — ничего не слышно.Когда матушка улыбалась, как ни хорошо было ее лицо, оно делалось несравненно лучше, и кругом всё как будто веселело. Если бы в тяжелые минуты жизни я хоть мельком мог видеть эту улыбку, я бы не знал, что такое горе. Мне кажется, что в одной улыбке состоит то, что называют красотою лица: если улыбка прибавляет прелести лицу, то лицо прекрасно; если она не изменяет его, то оно обыкновенно; если она портит его, то оно дурно.Поздоровавшись со мною, maman взяла обеими руками мою голову и откинула ее назад, потом посмотрела пристально на меня и сказала:— Ты плакал сегодня?Я не отвечал. Она поцеловала меня в глаза и по-немецки спросила:— О чем ты плакал?Когда она разговаривала с нами дружески, она всегда говорила на этом языке, который Знала в совершенстве.— Это я во сне плакал, maman, — сказал я, припоминая со всеми подробностями выдуманный сон и невольно содрогаясь при этой мысли.Карл Иваныч подтвердил мои слова, но умолчал о сне. Поговорив еще о погоде, — разговор, в котором приняла участие и Мими, — maman положила на поднос шесть кусочков сахару для некоторых почетных слуг, встала и подошла к пяльцам, которые стояли у окна.— Ну, ступайте теперь к папа́, дети, да скажите ему, чтобы он непременно ко мне зашел, прежде чем пойдет на гумно.Музыка, считанье и грозные возгласы опять начались, а мы пошли к папа. Пройдя комнату, удержавшую еще от времен дедушки название официантской, мы вошли в кабинет.
Рассказ начинается с того, что отец зовёт к себе сына Мишу. Мальчик был очень послушным, поэтому сразу же отложил свои игрушки и подошёл. Папа показал ему очень красивую музыкальную шкатулку-табакерку. Ребёнку понравилась вещичка. Он увидел настоящий городок в табакерке. Это была необычная вещь, сделана из черепахи, а на крышке были башенки, домики, ворота. Деревья, как и дома, были золотыми и сверкали серебряными листиками. Было здесь и солнышко с розовыми лучиками. Мише очень захотелось попасть в этот городок в табакерке. Папа сказал, что табакерка маленькая, и Миша не сможет в неё попасть, но ребёнку это удалось. Он присмотрелся и увидел, как его из музыкальной шкатулки манит маленький мальчик. Миша не испугался, а пошёл на зов. Что удивительно, он будто бы уменьшался в размерах. Миша не только оказался в городке, но и смог прогуляться по нему с новым другом, преодолевая невысокие своды. Проводником был мальчик-колокольчик. Потом Миша увидел ещё несколько таких же детей, тоже мальчиков-колокольчиков. Они говорили и издавали звуки: «Динь-динь». Таковы были жители и сам городок в табакерке. Сначала Миша позавидовал новым друзьям, ведь им не нужно было учить уроки, делать домашние задания. На это дети возразили, сказав, что лучше бы они трудились, ведь без этого им так скучно. К тому же колокольчикам очень досаждают злые дядьки, которые периодически стучат им по голове. Это молоточки.Молоточки, валик, пружина — вот что из себя представлял городок в табакерке. Миша спросил дяденек, зачем они так обращаются с колокольчиками? Молоточки ответили, что им так велит делать надзиратель – господин Валик. Смелый мальчик отправился к нему. Валик лежал на диване и ничего не делал, лишь переворачивался с боку на бок. На халате у него было прикреплено много крючочков и шпилек. Как только Валику попадался молоток, он его поддевает крючком, опускал и молоточек стучал по колокольчику. В то время за детьми в школе тоже присматривали надзиратели. Миша сравнил их с Валиком и подумал, что настоящие надзиратели гораздо добрее. Мальчик пошёл дальше и увидел красивый золотой шатер. Под ним лежала царевна Пружинка. Она то разворачивалась, то сворачивалась и толкала в бок надзирателя
