Попал я в плен под Лозовеньками в мае сорок второго года при таком неловком случае: немец тогда здорово наступал. Надо было сильно спешить потому, что бой приближался к нам: слева чьи-то танки гремят, справа стрельба идет, впереди стрельба, и уже начало попахивать жареным.. . Командир нашей! автороты спрашивает: "Проскочишь, Соколов? " А тут и спрашивать нечего было. - Я должен проскочить, и баста! " - "Ну, - говорит, - дуй! Жми на всю железку! " Я и подул. В жизни так не ездил, как на этот раз! Знал, что не картошку везу, что с этим грузом осторожность в езде нужна, но какая же тут может быть осторожность, когда там ребята с пустыми руками воюют, когда дорога вся насквозь артогнем простреливается. Пробежал километров шесть, скоро мне уже на проселок сворачивать, чтобы пробраться к балке, где батарея стояла, а тут гляжу - мать честная - пехотка наша и справа и слева от грейдера по чистому полю сыплет, и уже мины рвутся по их порядкам. Что мне делать? Не поворачивать же назад? Давлю вовсю! И до батареи остался какой-нибудь километр, уже свернул я на проселок, а добраться до своих мне, браток, не пришлось.. . Видно, из дальнобойного тяжелый положил он мне возле машины. Не слыхал я ни разрыва, ничего, только в голове будто что-то лопнуло, и больше ничего не помню. Как остался я живой тогда - не понимаю, и сколько времени пролежал метрах в восьми от кювета - не соображу. Очнулся, а встать на ноги не могу: голова у меня дергается, всего трясет, будто в лихорадке, в глазах темень, в левом плече что-то скрипит и похрустывает, и боль во всем теле такая, как, скажи, меня двое суток подряд били чем попадя. Долго я по земле на животе елозил, но кое-как встал. Однако опять же ничего не пойму, где я и что со мной стряслось. Память-то мне начисто отшибло. А обратно лечь боюсь. Боюсь, что ляжу и больше не встану, помру. Стою и качаюсь из стороны в сторону, как тополь в бурю. Когда пришел в себя, опомнился и огляделся как следует, - сердце будто кто-то плоскогубцами сжал: кругом снаряды валяются, какие я вез, неподалеку моя машина, вся в клочья побитая, лежит вверх колесами, а бой-то, бой-то уже сзади меня идет.. . Это как? Нечего греха таить, вот тут-то у меня ноги сами собою подкосились, и я упал как срезанный, потому что понял, что я - в плену у фашистов. Вот как оно на войне бывает.. . Ох, браток, нелегкое это дело понять, что ты не по своей воле в плену. Кто этого на своей шкуре не испытал, тому не сразу в душу въедешь, чтобы до него по-человечески дошло, что означает эта штука. Ну, вот, стало быть, лежу я и слышу: танки гремят. Четыре немецких средних танка на полном газу мимо меня туда, откуда я со снарядами выехал.. . Каково это было переживать? Потом тягачи с пушками потянулись, полевая кухня проехала, потом пехота пошла, не густо, так, не больше одной битой роты. Погляжу, погляжу на них краем глаза и опять прижмусь щекой к земле, глаза закрою: тошно мне на них глядеть, и на сердце тошно.. . Думал, все приподнял голову, а их шесть автоматчиков - вот они, шагают метрах в ста от меня. Гляжу, сворачивают с дороги и прямо ко мне. Идут молчаком. "Вот, - думаю, - и смерть моя на подходе". Я сел, неохота лежа помирать, потом встал. Один из них, не доходя шагов нескольких, плечом дернул, автомат снял. И вот как потешно человек устроен: никакой паники, ни сердечной робости в эту минуту у меня не было. Только гляжу на него и думаю: "Сейчас даст он по мне короткую очередь, а куда будет бить? В голову или поперек груди? " Как будто мне это не один черт, какое место он в моем теле прострочит. Молодой парень вскинул автомат - я ему прямо в глаза гляжу, молчу, а другой, ефрейтор, что ли, постарше его возрастом, можно сказать пожилой, что-то крикнул, отодвинул его в сторону, подошел ко мне, лопочет по-своему и правую руку мою в локте сгибает, мускул, значит, щупает. Попробовал и говорит: "О-о-о! " - и показывает на дорогу, на заход солнца. Топай, мол, рабочая скотинка, трудиться на наш райх.
Если З Раскольников приходит на страницы книги из реальной жизни, бывший студент, "человек из подполья", скорее антигерой, чем положительный персонаж. Его образ вызывает скорее сочувствие, чем симпатию, в нем еще бродят тени гоголевских героев, но Раскольников всякий раз умело подавляет или вытесняет их. Раскольников имеет много черт, которые чисто по-человечески привлекают к нему внимание. Он честен, он к сочувствию и сопереживанию. Последние свои деньги, медь и серебро с рубля он оставляет Мармеладовым. Правда, потом хочет вернуться и забрать их, но не возвращается. Он сильный, талантливый человек. Возможно, гений. Однако место его в мире таково, что "некуда идти". Тупик, где цветное содержание жизни выгорает, и остаются только оттенки серого. Раскольников имеет тайную формулу существования: "Ко всему подлец-человек привыкает! " Он опускается. Нравственно. Он может позволить себе некоторую нечистоплотность. В своей похожей на фоб каморке он может спать не раздеваясь. "Он был задавлен бедностью, — пишет Достоевский, — он был до того худо одет, что иной, даже привычный человек, посовестился бы днем выходить в таких лохмотьях на улицу". Все у него дырявое, все в прорехах, в пятнах. Даже шляпа — высокий циммермановский цилиндр, — рыжая, без полей, безобразно заломленная набок. И пусть молодое лицо его обладает совершенными чертами, все выражает в этом человеке внутренний разлад и отсутствие гармонии. Он ходит, говорит, смеется — как в лихорадке. Это лихорадочное состояние не оставляет его до конца книги. "Кто я? Тварь дрожащая? Или право имею? " — вот цена билета в царство власти и свободы. Все у Раскольникова — внешность, мысли, поступки — предел антигармонии. Отсюда ад повседневной жизни. Когда Раскольников решается на злодейство, в -нем пробуждается некий злодейский гений педантизма и расчетливости. Петельку для топора пришивает слева, фальшивый заклад заворачивает так, чтобы старушка помучилась, а не развязала быстро пакетик. Ради одного только: "Свобода и власть". А главное, власть! "Над всею дрожащею тварью, над всем муравейником". Может, и стоила жизнь никчемной старушонки этой великой цели, да только чем оценить стоимость другой невинной жертвы — тихой, богомольной старухиной сестры — Лиэаветы? Достоевский сразу и сначала понимает высшую ценность любой человеческой жизни. Ему это проще — он через собственную казнь. Это должен понять Раскольников. Автор пишет: "С самого этого преступления начинается его нравственное развитие, возможность таких вопросов, которых прежде не было". Раскольников убил. Он стал Наполеоном. Он очутился в предельной нравственной ситуации. "Неподвижная идея", владеющая его душой, лежащая в основании его философии, дала трещину. Происходит крушение его мировоззрения. Человек, по Достоевскому, открыт для добра и Бога. Этот путь уже сам писатель. Результатом его стали глубокие нравственные и религиозные переживания. Достоевский щедро делится ими, перенося многое из пережитого на образ Раскольникова. Вплоть до таких мелочей, как Евангелие под подушкой в каторжном госпитале. Здесь сходятся рисунки внутренней духовной биографии писателя и его героя. И в этом одна из причин того, что роман имеет очень светлый и счастливый конец. Раскольников обретает любовь и душевное успокоение. "Но тут начинается новая история, — пишет Достоевский, — история постепенного обновления человека".
