Собираться в знаменитой роще крестьяне стали в давние времена, но однажды, как рассказывал дед ребятишек, соловьи исчезли. Так как пение соловьев высоко ценилось, их ловили сетями и силками на продажу. Птицы почувствовали опасность и улетели из этих мест.
Тогда крестьяне, которым стало тоскливо без соловьиного пения, договорились никогда не ставить в роще сетей и силков. И соловьи постепенно стали возвращаться в рощу, радуя своим пением людей. Крестьянка учит детей никогда не ловить соловьев, потому что даже у бедных соловьев должно быть где-нибудь место для отдыха.
Якось восени я гуляла з подругою в парку ім. Гагаріна. День був вихідний, погода чудова, багато дітей з мамами і татами, дідусями і бабусями.
Раптом на дальній лавці я помітила дівчинку мого віку, яка сиділа одна. Сумне вираз її обличчя змусило мене зупинитися і по гати.
Через якийсь час дівчинка піднялася з лави, і я зрозуміла, чому так сумно вона дивилася на граючих дітей – вона насилу ходила.
Попередивши подругу, я підійшла до дівчинки. Зав'язалася розмова…
Трохи пізніше, коли ми всі разом йшли з парку додому, я потихеньку вдивлялася в обличчя моєї нової знайомої, боячись побачити смуток в її очах. Але вони радісно сяяли. А я думала... щоб бути щасливим, потрібно всього лише зробити крок назустріч!
Книга «Епифанские шлюзы» (по названию повести из эпохи Петра I о несчастном строителе шлюзов англичанине Бертране Перри) вышла, и в октябре 1927 г. ее заметил М. Горький: «...русских "молодых" читаю более охотно, даже с жадностью. Удивительное разнообразие типов у нас и хорошая дерзость. Понравились мне — за этот год — Андрей Платонов, Заяицкий, Фадеев, Олеша».
Творческая дерзость Андрея Платонова была исключительно яркой и разнонаправленной. В те годы всех писателей влекла к себе тема распрямления, взлета «маленького человека» в революции, его политического просветления, морального расцвета. Многие стремились показать, что благодаря революции действительно «кто был ничем, тот стал всем». «Маленький человек», как правило, «вырастал» в сражениях, в сабельных походах. Это был «человек с ружьем» (Н. Погодин), матрос с бомбами у пояса, ликующая пулеметчица, наконец, Марютка («Сорок первый» Б. Лавренева), бездумно растившая счет убиваемых. Герой возвеличивался чаще всего событиями, часто оставаясь внутренне малоподвижным, душевно однообразным. Шинель и ружье заранее возвышали его над поэтом-витией, попом, «жалким» интеллигентом. Александр Серафимович, автор «Железного потока», вспоминая беседу с Артемом Веселым, — его талант он ценил, называл, как и молодого Шолохова, «орленком-ореликом» — рассказал позднее, как горделиво ответил этот пулеметчик на предсказание «дальше меня полетишь»:
«Обязан, — загремел Артем. — Чай, мой класс восходящий. Мы Октябрем рождены...»
Андрей Платонов не ссылался на свой восходящий класс, но в повести «Ямская слобода» — она вошла в «Епифанские шлюзы» — представил действительно восходящего из самых низов бытия героя. Главный герой повести — сирота-поденщик Филат, вечный раб у бывших ямщиков в слободе. Он унижен в былой жизни до предела. Мещане слободы, насмешливо говорящие про Филата: «Наш Филатка — всей слободе заплатка», — даже услуги ассенизатора Понтия, чистильщика отхожих ям, самого богатого человека в слободе, отвергают: «Ты насчет ямы, Понтий? Теперча не нужно: Филат намедни горстями по лопухам все расплескал! Хо-хо, Филат жуток на расправу!»
Казалось бы, под рукой Платонова — готовый конфликт богатства и бедности, схема классовой борьбы. И вот-вот начнется желанная — в представлении былого романтика красной бури — гражданская война в масштабе слободы, начнется кровавый праздник мести угнетенного, униженного Филата! Однако писатель уже обладал иным зрением, видел, что сделать из Филата борца со старым миром, с Богом и т. п. не так-то просто, если следовать правде жизни и более человечному представлению о самой революции.