Свое поселение славяне не укрепляли, так как никого практически не боялись. Их дома значительно отличались от жилищ иноплеменных современников .Дома строились по типу землянки или полуземлянки, а глиняная печь была обязательна для каждого (иначе как готовить еду), и её всегда строили в самом отдаленном углу помещения. Что касается самого материала для постройки дома, то наши предки веровали, что не всякое дерево сможет им подойти. Как гласят давние приметы, некоторая древесина могла принести беду в дом, а некоторая защиту. Поэтому жилища возводились из сосны, дуба и лиственницы. Интересный тот факт, что осина считалась нечистым деревом.В выборе дерева наши предки были очень суеверны. Огромную роль играло место, где выросло дерево, форма и даже сторона, на которую оно упало после того, как его срубили. Ни в коем случае нельзя было срезать деревья, которые росли на кладбище или в священном месте. Также, часто отказывались рубить молодые либо слишком старые деревья, а те, у кого было дупло, непривычный нарост или просто странная форма, считались обителью злых духов.Что касается места для строительства поселения, то со временем славяне начали выбирать труднопроходимые места (болота, высокие берега реки или озера). Так как само поселение никогда не укреплялось, то природа служила оберегом от набегов враждующих племен. Стоит также отметить, что древние славянские племена были очень находчивы, поэтому в своих жилищах (об этом почему то мало кто упоминает) часто строили несколько запасных выходов на случай опасности.
Поселення першої половини та середини І тис. н.е. пов'язані з першими надзаплавними терасами річок, з родючими чорноземними ґрунтами. Вони концентрувалися "гніздами" по 5-7 поселень на відстані 3-5 км одне від одного.Найбільш поширеним типом житла на початку нашої ери була наземна будівля зі стінами, що робилася з лози та глини, під двосхилою стріхою. Площа житла в середньому становила 45-50 кв.м. Починаючи з кінця IV ст., відбувається поступовий перехід до напівземлянок, стіни в яких складалися з колод. Хатини були невеликими, в середньому їх площа становила від 12 до 20 кв.м. Облаштування житла не відзначалося різноманітністю: пристінні лавки, стіл, лежанка, піч.Провідною галуззю економіки у слов'янських племен було землеробство і скотарство.Вирощували просо, пшеницю-двозернянку, ячмінь,горозх і ріпу.Приселищне стадо складалося з корів, свиней, дрібної рогатої худоби. Полювали на кабана, оленя, лося, зубра, ведмедя, бобра, куницю.Добре знали різноманітні ремесла: залізоробне, гончарне, ювелірне, а також інші види виробництва (обробка дерева, будівельна справа, бондарська справа, обробка каменю, скла, ткацтво).Слов'яни обожнювали різноманітні сили природи, від яких залежало господарське благополуччя.Кожній силі вони приписували свою животворну силу.Та поступово вони проникають в християнство.
Очинение по литературе. Кавказский пленник ...Житье им стало совсем дурное. Колодки не снимали и не выпускали на белый свет. Л. Толстой
Л. Н. Толстой служил на Кавказе почти в тех же местах, что и М. Ю. Лермонтов. Но воинственных горцев увидели они по-разному. Вернее, видели они одно и то же, но воспринимали своеобычно. Мцыри пленен еще ребенком, он умирает, подобно орлу в клетке. Жилин попадает в плен к иноверцам на вполне, если можно так выразиться, законных основаниях. Он противник, воин, по обычаям горцев его можно взять в плен и получить за него выкуп. Надо сказать, что подробное, "бытовое" описание событий у Толстого не заслоняет уродство человеческих отношений. В его повествовании нет романтического накала, как у Лермонтова, нет высоких чувств и высоких поступков. Грязная обыденность страшнее! Сюжетная конструкция схожа: "Плен, попытка бегства, утешители (у Лермонтова — монах, у Толстого — девочка) . У Лермонтова конец трагичный: лучше смерть, чем неволя. У Толстого — хэппи-энд, в лучших традициях американских боевиков. Нам можно даже увидеть некий юмор в последних словах Жилина: "Вот я и домой съездил, женился! " Так и хочется сказать: "Ничего себе, сходил за хлебом! " Сразу оговорюсь, мне лично ближе история, записанная Лермонтовым. В ней нет этого смиренного восприятия рабского бытия, нет мелочной антисобытийности, какой-то вещественной меркантильности. И нет того, что со временем оттолкнет от Толстого многих его почитателей и что проглядывает уже и в ранних произведениях — убогой терпимости. Той, которой в полной мере обладают блаженные и юродивые.
Когда молодой Наполеон Бонапарт взбежал на Аркольский мост, за ним шпли солдаты, только на мгновение заколебавшиеся. При Аустерлице дело было в минутном колебании - исход боя был предрешен Может быть, князь Андрей даже и понимав это, бросаясь вперед со знаменем со руках. Он ведь еще вчера думал, что этот день принесет ему гибель. Но поступить иначе: единственный избавиться от стыда, от своего личного позора был для него в том, чтобы остаться честным и мужественным, когда все бегут. Кутузов понял это. Это - война, как ее видит Толстой, с кровью и грязью, с болью и страданиями; война без прикрас; и самого благородного, возвышенного человека она грубо бьет, как палкой, он падает на спину и ничего уже не видит над собой, «кроме , неба, - высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками». А на правом фланге Багратион делает в это время то, что не удалось сделать Кутузову вблизи царя, - оттягивает время, чтобы сохранить свой отряд. Он посылает Ростова найти Кутузова (а Николай мечтает - царя) и спросить, пора ли вступать в бой правому флангу. Багратион надеялся, что посланный вернется не раньше вечера...До сих пор; мы видели битву глазами князя Андрея, который с горечью понимал, что происходило перед ним. Теперь Толстой передает наблюдательную позицию ничего не понимающему, восторженному Ростову. Отправившись разыскивать Кутузова «в том расположении духа, в котором все кажется легко, весело и возможно», он и представить себе не мог, что на левом фланге все бегут. Он «ничего не мог ни понять, ни разобрать из того, что делалось», и поддерживал в себе бодрость одной мыслью, очень для него характерной: «Уж как это там будет, не знаю, а все будет хорошо!» Навстречу ему скачут кавалеристы - в атаку на французов, и Борис Друбецкой встречается ему, счастливо оживленный участием в атаке... И Берг останавливает Ростова фантастически нелепым рассказом о том, как он, раненный в правую руку, взял шпагу в левую: «В нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари...». «Ростов задумался и поехал именно по тому пню, где ему говорили, что убьют». Ему жалко себя - как было жалко матери, вспоминает ее последнее письмо и жалеет себя за нее... Но все это - иначе, не так, как было при Шенграбене, потому что он научился, слыша свой страх, не слушаться его. Он все едет вперед, «уж не надеясь найти кого-нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть», и внезапно видит своего обожаемого императора - одного, среди пустого поля, и не осмеливается подъехать, обратиться показать свою преданность. Да и в самом деле, о чем теперь спрашивать, когда день идет к вечеру, армия разбита, и только отряд Багратиона сохранен благодаря разумной хитрости его командующего. "Князь Андрей понял, что это было сказано о нем и что говорит это Наполеон... Он знал, что это был Наполеон - его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило между его душой и этим высоким бесконечным небом с бегущими по нем облаками" Что же понял князь Андрей на поле Аустерлица? Нет, он не пришел к богу, как мечтала сестра, княжна Марья, надевая на него образок, отнятый, а теперь, после разговора с Наполеоном, возвращенный французскими солдатами. Вера княжны Марьи кажется князю Андрею слишком ясной и простой, все на самом деле сложнее. Но одно он понял под высоким и добрым небом: прежние стремления к славе, к любви людской суетны и потому ничтожны. Что-то другое должен человек искать в жизни, но что? Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей шла, как и всегда, независимо а вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте и вне всех возможных преобразований».
