ответ:клена.
Хокку
Хокку Традиции японской поэзии также причудливы и незыблемы, как бонсай, правила написания иероглифов или японской кулинарии. Как нельзя лучше хокку отражает дух Японии и внутреннее мироощущение ее жителя. Хокку – неотъемлемая часть познания мира, Оно предполагает погружение в созерцаемый предмет или явление, их лаконичная форма заставляет поэта искать особые средства словесного выражения придать глубокий смысл трехстишию Оно родилось из фольклора японских крестьян, и, подобно тому, как из прожорливой гусеницы рождается прекрасная бабочка, незамысловатая частушка породила совершенную поэтическую форму. Недосказанность и лирическое настроение, передаваемые хокку, призвано разбудить воображение и чувства читателя. Хоку дарует неожиданное прозрение после долгих и глубокомысленных рассуждений. Обычаи чайной церемонии предусматривают чтения хокку, искусству стихосложения малышей обучают в школах. По традиции, предложение руки и сердца сопровождается хокку о любви и взаимоотношениях мужчины и женщины. Согласно японской традиции написания хокку, оно бывает 3-х, 5-ти, и 17-строчным. Чтобы хотя бы немного понять принцип японского стихосложения, попробуем, в виде забавного эксперимента, переложить в хокку известную детскую считалку:
Сын быка движется неровной походкой.
Вздохни полной грудъю – падения не избежатъ,
Кончаются татами
Объяснение:
Работая локтями, мы бежали,-
кого-то люди били на базаре.
Как можно было это просмотреть!
Спеша на гвалт, мы прибавляли ходу,
зачерпывая валенками воду
и сопли забывали утереть.
И замерли. В сердчишках что-то сжалось,
когда мы увидали, как сужалось
кольцо тулупов, дох и капелюх,
как он стоял у овощного ряда,
вобравши в плечи голову от града
тычков, пинков, плевков и оплеух.
Вдруг справа кто-то в санки дал с оттяжкой.
Вдруг слева залепили в лоб ледяшкой.
Кровь появилась. И пошло всерьез.
Все вздыбились. Все скопом завизжали,
обрушившись дрекольем и вожжами,
железными штырями от колес.
Зря он хрипел им: "Братцы, что вы, братцы..." -
толпа сполна хотела рассчитаться,
толпа глухою стала, разъярясь.
Толпа на тех, кто плохо бил, роптала,
и нечто, с телом схожее, топтала
в снегу весеннем, превращенном в грязь.
Со вкусом били. С выдумкою. Сочно.
Я видел, как сноровисто и точно
лежачему под самый-самый дых,
извожены в грязи, в навозной жиже,
всё добавляли чьи-то сапожищи,
с засаленными ушками на них.
Их обладатель - парень с честной мордой
и честностью своею страшно гордый -
все бил да приговаривал: "Шалишь!..."
Бил с правотой уверенной, весомой,
и, взмокший, раскрасневшийся, веселый,
он крикнул мне: "Добавь и ты, малыш!"
Не помню, сколько их, галдевших, било.
Быть может, сто, быть может, больше было,
но я, мальчишка, плакал от стыда.
И если сотня, воя оголтело,
кого-то бьет,- пусть даже и за дело! -
сто первым я не буду никогда!
