жили в деревне старик и старуха и было у них три сына. как то напало чудо-юдо на деревню и пошли братья спасать деревню. по дороге стретился им старик - снабдил братьев мечами, потом старуха - отдохнули братья у нее. пришли на место и решили дежурить ночью. в первую ночь пошел старший брат и проспал всю ночь, а иван дрался и чудищем. во вторую ночь пошел средний брат дежурить и тоже уснул - иван опять дрался с чудо-юдом. а на третью ночь иван пошел дежурить и опять - таки дрался и чудищем. и победил его. на обратном пути жены чудо-юда решили отомстить за мужа. воду травили, яблоки отравленные подкладывали и ковер-самолет подсовывали - пытались братьев убить. но иван о их затее прознал и братье спасал каждый раз. так они живы - здоровы и вернулись домой. на этом и сказке конец
2)Имя летописца Пимена является значимым: так звали монаха, который перевел Отрепьева через литовскую границу, а позднее обличал его как Самозванца. Исследователи обращали внимание на второе обстоятельство, но почти не рассматривали первое. Между тем, в контексте трагедии роль Пимена как «проводника» Отрепьева очевидна: во-первых, он — «вождь» , водитель инока Григория в духовном мире и в истории России, во-вторых, он невольно приводит Отрепьева к его дерзновенному замыслу через рассказ о гибели царевича. Сам того не желая, он предлагает молодому иноку тончайшее искушение правдой, справедливостью. Рассказ Пимена, с одной стороны, рождает в Отрепьеве благородное негодование против цареубийцы (см. заключительный монолог сцены «И не уйдешь ты от суда мирского…) , с другой — невольно провоцирует его на самозванство. Конечно, очевидно, что Отрепьев пропускает всю информацию через себя и смотрит на рассказ Пимена своими глазами; его взгляд далек от трезвой смиренной рассудительности старца, от его подлинно христианского, молитвенного отношения к жизни и истории. Показательными является самохарактеристика Пимена и его характеристика Отрепьевым. Летописец говорит о себе:
«Исполнен долг, завещанный от Бога
Мне грешному. Недаром многих лет
Свидетелем Господь меня поставил
И книжному искусству вразумил… »