Славная осень! Здоровый, ядреный Воздух усталые силы бодрит; Лед неокрепший на речке студеной Словно как тающий сахар лежит; Около леса, как в мягкой постели, Выспаться можно — покой и простор! Листья поблекнуть еще не успели, Желты и свежи лежат, как ковер. Славная осень! Морозные ночи, Ясные, тихие дни... Нет безобразья в природе! И кочи, И моховые болота, и пни — Всё хорошо под сиянием лунным, Всюду родимую Русь узнаю... Быстро лечу я по рельсам чугунным, Думаю думу свою... II«Добрый папаша! К чему в обаянии Умного Ваню держать? Вы мне позвольте при лунном сиянии Правду ему показать. Труд этот, Ваня, был страшно громаден, — Не по плечу одному! В мире есть царь: этот царь беспощаден, Голод названье ему. Водит он армии; в море судами Правит; в артели сгоняет людей, Ходит за плугом, стоит за плечами Каменотесцев, ткачей. Он-то согнал сюда массы народные. Многие — в страшной борьбе, К жизни воззвав эти дебри бесплодные, Гроб обрели здесь себе. Прямо дороженька: насыпи узкие, Столбики, рельсы, мосты. А по бокам-то всё косточки русские... Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты? Чу! восклицанья послышались грозные! Топот и скрежет зубов; Тень набежала на стекла морозные... Что там? Толпа мертвецов! То обгоняют дорогу чугунную, То сторонами бегут. Слышишь ты пение?.. „В ночь эту лунную Любо нам видеть свой труд! Мы надрывались под зноем, под холодом, С вечно согнутой спиной, Жили в землянках, боролися с голодом, Мерзли и мокли, болели цингой. Грабили нас грамотеи-десятники, Секло начальство, давила нужда... Всё претерпели мы, божий ратники, Мирные дети труда! Братья! Вы наши плоды пожинаете! Нам же в земле истлевать суждено... Всё ли нас, бедных, добром поминаете Или забыли давно?..“ Не ужасайся их пения дикого! С Волхова, с матушки Волги, с Оки, С разных концов государства великого — Это всё братья твои — мужики! Стыдно робеть, закрываться перчаткою. Ты уж не маленький!.. Волосом рус, Видишь, стоит, изможден лихорадкою, Высокорослый, больной белорус: Губы бескровные, веки упавшие, Язвы на тощих руках, Вечно в воде по колено стоявшие Ноги опухли; колтун в волосах; Ямою грудь, что на заступ старательно Изо дня в день налегала весь век... Ты приглядись к нему, Ваня, внимательно: Трудно свой хлеб добывал человек! Не разогнул свою спину горбатую Он и теперь еще: тупо молчит И механически ржавой лопатою Мерзлую землю долбит! Эту привычку к труду благородную Нам бы не худо с тобой перенять... Благослови же работу народную И научись мужика уважать. Да не робей за отчизну любезную... Вынес достаточно русский народ, Вынес и эту дорогу железную — Вынесет всё, что господь ни пошлет! Вынесет всё — и широкую, ясную Грудью дорогу проложит себе. Жаль только — жить в эту пору прекрасную Уж не придется — ни мне, ни тебе». IIIВ эту минуту свисток оглушительный Взвизгнул — исчезла толпа мертвецов! «Видел, папаша, я сон удивительный, — Ваня сказал, — тысяч пять мужиков, Русских племен и пород представители Вдруг появились — и он мне сказал: „Вот они — нашей дороги строители!..“» Захохотал генерал! — Был я недавно в стонах Ватикана, По Колизею две ночи бродил, Видел я в Вене святого Стефана, Что же... всё это народ сотворил? Вы извините мне смех этот дерзкий, Логика ваша немножко дика. Или для вас Аполлон Бельведерский Хуже печного горшка? Вот ваш народ — эти термы и бани, Чудо искусства — он всё растаскал! — «Я говорю не для вас, а для Вани...» Но генерал возражать не давал: — Ваш славянин, англосакс и германец Не создавать — разрушать мастера, Варвары! дикое скопище пьяниц!.. Впрочем, Ванюшей заняться пора; Знаете, зрелищем смерти, печали Детское сердце грешно возмущать. Вы бы ребенку теперь показали Светлую сторону... — IV «Рад показать! Слушай, мой милый: труды роковые Кончены — немец уж рельсы кладет. Мертвые в землю зарыты; больные Скрыты в землянках; рабочий народ Тесной гурьбой у конторы собрался... Крепко затылки чесали они: Каждый подрядчику должен остался, Стали в копейку прогульные дни! Всё заносили десятники в книжку — Брал ли на баню, лежал ли больной: „Может, и есть тут теперича лишку, Да вот поди ты!..“ Махнули рукой... В синем кафтане — почтенный лабазник, Толстый, присадистый, красный, как медь, Едет подрядчик по линии в праздник, Едет работы свои посмотреть. Праздный народ расступается чинно... Пот отирает купчина с лица И говорит, подбоченясь картинно: „Ладно... нешто... молодца!.. молодца!.. С богом, теперь по домам, — проздравляю! (Шапки долой — коли я говорю!) Бочку рабочим вина выставляю И — недоимку дарю!..“ Кто-то „ура“ закричал. Подхватили Громче, дружнее, протяжнее... Глядь: С песней десятники бочку катили... Тут и ленивый не мог устоять! Выпряг народ лошадей — и купчину С криком „ура!“ по дороге помчал... Кажется, трудно отрадней картину Нарисовать, генерал?..»
М. Ю. Лермонтов вошел в русскую литературу как продолжатель традиций А. С. Пушкина и поэтов-декабристов, но в то же время его поэзия стала новым звеном в цепи развития национальной культуры. Романтическая поэма "Мцыри" является одной из вершин художественного наследия поэта.
В основу поэмы положен реальный факт. Мцыри мог стать одной из жертв кавказской войны, но автор изобразил этот факт как поэт-романтик, создав особенного героя.
Мцыри не принимает общественных отношений, угнетающих его внутреннее чувство. Герой живет, руководствуясь естественными побуждениями: любовью к родине, родным, свободе, жаждой деятельности. Его душа наполнена чувством любви к окружающей природе, а сердце начинает сильнее биться "при виде солнца и полей", причудливых горных хребтов, деревьев, "шумящих свежею толпой".
Кавказский пейзаж Лермонтов вводит в свою поэму не случайно. Он также является средством раскрытия образа героя. Презирающий свое окружение и жизнь в заточении, Мцыри чувствует родство лишь с природой. Заключенный в монастырь, он сравнивает себя с бледным темничным цветком, выросшим меж сырых плит и ждущим живительных лучей. Но печальная доля ожидает этот цветок за пределами темницы. Выросший в тюрьме, он не сможет существовать в саду и погибнет, обожженный огнем безжалостного дня.
Подобно сонным цветам, тянущимся навстречу солнцу, распрямляется и поднимает голову Мцыри, вырвавшись из монастыря. Он радуется свободе, радуется буре, короткой, но живой дружбе "меж бурным сердцем и грозой", которую он ни за что не променял бы на долгую и скучную жизнь в стенах монастыря. Он восхищен радужным нарядом растений, хранящих "следы небесных слез", бегом облаков, подобных белому каравану "залетных птиц из дальних стран". Дитя природы, он припадает к земле и узнает тайну птичьих песен, загадки их вещего щебетания. Его слух улавливает все голоса природы, ведущие речь "о тайнах неба и земли". Ему понятен спор потока с камнями, думы мечтающих о встрече скал, навсегда разъединенных этим потоком. Он замечает и блеск змеиной чешуи, и отливы серебра на шерсти барса. И ему кажется, что его "прилежный взор" мог бы следить через прозрачную синеву неба полет ангелов. А первая встреченная им девушка связывается в его сознании с песнью рыбки, пробуждая наивное полудетское чувство любви.
В рассказе “Хорь и Калиныч» Тургенев изображает два противоположных типа крестьян, чаще других встречающихся в жизни. Хорь – человек умный и практичный; он умеет устроиться в жизни. Хорь понял, что чем дальше от барина, тем лучше; поэтому он выпросил себе позволение поселиться в лесу на болоте. Здесь он начал торговать «маслишком да дегтишком» и разбогател. Однако Хорь не желал откупиться от барина потому, что по его мнению, жить за барином выгоднее: «попадешь совсем в вольные люди, тогда кто без бороды живет (т. е. всякий чиновник) . Практичность Хоря видна и из того, что он не обучает своих сыновей грамоте, хотя и сознает пользу ее. Он знает, что грамотных тотчас возьмут на барский двор, и тогда его дружная семья расстроится. Как и все мужики, Хорь смотрит на женщин с презрением. «Бабы – народ глупый, – говорит он: что их трогать? Такими пустяками занимаются. Не стоит рук марать» . Хорь также не обращает внимания на чистоту и опрятность в доме. Но эти мелкие недостатки не заслоняют величавой, достойной уважения фигуры Хоря. По своему трудолюбию, хозяйственным знаниям и опытности он стоит гораздо выше своего барина. Из рассказа прямо вытекает заключение, что такого человека нельзя лишать свободы, а между тем во времена крепостного права помещик легко мог разорить его хозяйство, оскорбить, унизить и даже продать другому помещику. Калиныч, по определению Тургенева, «идеалист-романтик» . Он обладает восторженным, мечтательным характером и поэтому не любит заниматься хозяйством. Все свое внимание он обратил на изучение природы. Он умеет заговаривать кровь, испуг, бешенство, может выгонять червей из ран; пчелы у него не мрут, «рука легкая» . У Калиныча доброе, нежное сердце. Он ко всем людям относится с любовью, За своим барином – помещиком Полутыкиным – ухаживает, как за ребенком. «Уж ты его у меня не трогай» (т. е. не осуждай) , – говорит он про своего барина другу своему Хорю. – «А что ж он тебе сапогов не сошьет?» , – возражает Хорь. – «Эка, сапоги! На что мне сапоги? Я мужик» , отвечает Калиныч. Но Полутыкин нисколько не ценил восторженной, бескорыстной привязанности к нему Калиныча и на вопрос автора, какого мнения он о Калиныче, Полутыкин холодно отвечал: «усердный и услужливый мужик; хозяйство в исправности, одначе, содержать не может: я его все оттягиваю. Каждый день со мною на охоту ходит … Какое уж тут хозяйство, посудите сами» . Таким образом, Полутыкин ценил крестьян постольку, поскольку они занимались хозяйством и давали барину более дохода. В лице Калиныча Тургенев изобразил ту сторону природы русского человека, благодаря которой в прежнее время вырабатывались типы покорных и преданных дядек и нянек. В прежнее время происхождение этих типов объясняли снисходительным отношением помещиков к крепостным, но Тургенев ясно показывает нам, что эти типы – порождение гуманной, любвеобильной природы простого народа.
Воздух усталые силы бодрит;
Лед неокрепший на речке студеной
Словно как тающий сахар лежит;
Около леса, как в мягкой постели,
Выспаться можно — покой и простор!
Листья поблекнуть еще не успели,
Желты и свежи лежат, как ковер.
Славная осень! Морозные ночи,
Ясные, тихие дни...
Нет безобразья в природе! И кочи,
И моховые болота, и пни —
Всё хорошо под сиянием лунным,
Всюду родимую Русь узнаю...
Быстро лечу я по рельсам чугунным,
Думаю думу свою...
II«Добрый папаша! К чему в обаянии
Умного Ваню держать?
Вы мне позвольте при лунном сиянии
Правду ему показать.
Труд этот, Ваня, был страшно громаден, —
Не по плечу одному!
В мире есть царь: этот царь беспощаден,
Голод названье ему.
Водит он армии; в море судами
Правит; в артели сгоняет людей,
Ходит за плугом, стоит за плечами
Каменотесцев, ткачей.
Он-то согнал сюда массы народные.
Многие — в страшной борьбе,
К жизни воззвав эти дебри бесплодные,
Гроб обрели здесь себе.
Прямо дороженька: насыпи узкие,
Столбики, рельсы, мосты.
А по бокам-то всё косточки русские...
Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?
Чу! восклицанья послышались грозные!
Топот и скрежет зубов;
Тень набежала на стекла морозные...
Что там? Толпа мертвецов!
То обгоняют дорогу чугунную,
То сторонами бегут.
Слышишь ты пение?.. „В ночь эту лунную
Любо нам видеть свой труд!
Мы надрывались под зноем, под холодом,
С вечно согнутой спиной,
Жили в землянках, боролися с голодом,
Мерзли и мокли, болели цингой.
Грабили нас грамотеи-десятники,
Секло начальство, давила нужда...
Всё претерпели мы, божий ратники,
Мирные дети труда!
Братья! Вы наши плоды пожинаете!
Нам же в земле истлевать суждено...
Всё ли нас, бедных, добром поминаете
Или забыли давно?..“
Не ужасайся их пения дикого!
С Волхова, с матушки Волги, с Оки,
С разных концов государства великого —
Это всё братья твои — мужики!
Стыдно робеть, закрываться перчаткою.
Ты уж не маленький!.. Волосом рус,
Видишь, стоит, изможден лихорадкою,
Высокорослый, больной белорус:
Губы бескровные, веки упавшие,
Язвы на тощих руках,
Вечно в воде по колено стоявшие
Ноги опухли; колтун в волосах;
Ямою грудь, что на заступ старательно
Изо дня в день налегала весь век...
Ты приглядись к нему, Ваня, внимательно:
Трудно свой хлеб добывал человек!
Не разогнул свою спину горбатую
Он и теперь еще: тупо молчит
И механически ржавой лопатою
Мерзлую землю долбит!
Эту привычку к труду благородную
Нам бы не худо с тобой перенять...
Благослови же работу народную
И научись мужика уважать.
Да не робей за отчизну любезную...
Вынес достаточно русский народ,
Вынес и эту дорогу железную —
Вынесет всё, что господь ни пошлет!
Вынесет всё — и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.
Жаль только — жить в эту пору прекрасную
Уж не придется — ни мне, ни тебе».
IIIВ эту минуту свисток оглушительный
Взвизгнул — исчезла толпа мертвецов!
«Видел, папаша, я сон удивительный, —
Ваня сказал, — тысяч пять мужиков,
Русских племен и пород представители
Вдруг появились — и он мне сказал:
„Вот они — нашей дороги строители!..“»
Захохотал генерал!
— Был я недавно в стонах Ватикана,
По Колизею две ночи бродил,
Видел я в Вене святого Стефана,
Что же... всё это народ сотворил?
Вы извините мне смех этот дерзкий,
Логика ваша немножко дика.
Или для вас Аполлон Бельведерский
Хуже печного горшка?
Вот ваш народ — эти термы и бани,
Чудо искусства — он всё растаскал! —
«Я говорю не для вас, а для Вани...»
Но генерал возражать не давал:
— Ваш славянин, англосакс и германец
Не создавать — разрушать мастера,
Варвары! дикое скопище пьяниц!..
Впрочем, Ванюшей заняться пора;
Знаете, зрелищем смерти, печали
Детское сердце грешно возмущать.
Вы бы ребенку теперь показали
Светлую сторону... —
IV «Рад показать!
Слушай, мой милый: труды роковые
Кончены — немец уж рельсы кладет.
Мертвые в землю зарыты; больные
Скрыты в землянках; рабочий народ
Тесной гурьбой у конторы собрался...
Крепко затылки чесали они:
Каждый подрядчику должен остался,
Стали в копейку прогульные дни!
Всё заносили десятники в книжку —
Брал ли на баню, лежал ли больной:
„Может, и есть тут теперича лишку,
Да вот поди ты!..“ Махнули рукой...
В синем кафтане — почтенный лабазник,
Толстый, присадистый, красный, как медь,
Едет подрядчик по линии в праздник,
Едет работы свои посмотреть.
Праздный народ расступается чинно...
Пот отирает купчина с лица
И говорит, подбоченясь картинно:
„Ладно... нешто... молодца!.. молодца!..
С богом, теперь по домам, — проздравляю!
(Шапки долой — коли я говорю!)
Бочку рабочим вина выставляю
И — недоимку дарю!..“
Кто-то „ура“ закричал. Подхватили
Громче, дружнее, протяжнее... Глядь:
С песней десятники бочку катили...
Тут и ленивый не мог устоять!
Выпряг народ лошадей — и купчину
С криком „ура!“ по дороге помчал...
Кажется, трудно отрадней картину
Нарисовать, генерал?..»