.Особую роль в раскрытии идейного содержания повести играет символика. Это одно из основных средств выражения авторской позиции. В этом эпизоде мы можем понять,что картинки предсказывают нам,что концовка будет такой.
2. Я могу доказать,что Дуня уедет от своего отца,как и поступил юноша из притчи.
" В первой почтённый старик в колпаке и шлафроке отпускает своего сына,который поспешно принимает его благословение и уходит". Так же было и с Дуней. Вот и аргумент. Самсон Вырин отпускает её прогуляться с гусаром до церкви,но он не знал,что это приведёт к тому,что он увезёт её с собой в Петербург.
Если в притче отец отпускает сына,а Самсон отпускает свою дочь,не думая о последствии.
В последней картинке говорится,что "добрый старик в том же колпаке и шлафроке выбегает к нему навстречу : блудный сын стоит на коленях; но в повести не так,Дуня не возвращается к своему отцу,она лишь проезжает возле этой станции.
вот так???
Объяснение:
Свет меркнул... Весь огромный зал
Был полон остовов... Четами
Сплетясь, толпясь, друг друга мча,
Обнявшись желтыми костями,
Кружася, по полу стуча,
Они зал быстро облетали.
Лиц прелесть, станов красота
С костей их — все покровы спали;
Одно осталось: их уста,
Как прежде, всё еще смеялись,
Но одинаков был у всех
Широких уст безгласный смех...
Тот же мотив обработан в рассказе В. Ф. Одоевского «Бал», напечатанном в альманахе «Новоселье» (1833) и вошедшем потом в цикл «Русские ночи» (1844): «Свечи нагорели и меркнут в удушливом паре. Если сквозь колеблющийся туман всмотреться в толпу, то иногда кажется, что пляшут не люди... в быстром движении с них слетает одежда, волосы, тело... и пляшут скелеты, постукивая друг о друга костями...» В популярных в России «Записках доктора» Гаррисона содержится рассказ «Сон» (СПб., 1835. Т. 6, с. 139—214), героиня которого видит во сне, что она танцует на балу с молодым человеком, который не дает ей отдохнуть. «Наконец, — рассказывает она, — совершенно выбившись на сил, я подняла на него умоляющий взор, и вдруг мне показалось, что глаза его становятся глубже и глубже, щеки бледнеют, губы страшно и отвратительно морщатся, и я очутилась в объятиях скелета». Повествователь объясняет этот сон воспоминанием о «танце смерти» — фреске в подземелье Дублинской церкви. В IX «Ямбе» О. Барбье (в переводе А. Подолинского — Литературная газета, 1841, № 41) читаем:
В объятья жаркие бросаешься напрасно,
Напрасный поцелуй в устах ее горит;
489
Сквозь нежный знойный пух атласистых ланит,
Который негою румянится и млеет,
Кость мертвой головы предательски белеет...
Тот же мотив встречается в «Атта Троле» Г. Гейне (гл. 21) и во многих других произведениях русских и западноевропейских писателей.
В рукописях заглавие данного стихотворения — «Черепья». На необычность этого написания обратил внимание М. М. Стасюлевич, и в письме к нему от 14 (26) октября 1882 г. Тургенев поспешил исправить случайно проскользнувший в текст диалектизм: «... черепья вместо черепа́ — орловское словцо. У нас говорят: воронья, вместо вороны и т. д. — конечно, надо черепа́». Несмотря на это в первопечатном тексте «Вестника Европы» было напечатано: «Черепья».