Тема: рассказ о невозможной дружбе человека и несуществующего Карлосона. «И нет, это не значит, что Малыш сошёл с ума, у него просто отличная фантазия», прочитала из как-то известной статьи, не помню какой, извините.
Главная мысль:передать саму суть темы, научить дружить возможно таких разных, но таких похожих людей.
Объяснение:
Вообще, это очень нашумевшии мультфильм, каждый его смотрел, каждый его помнит. Он часть нашего детства, возможно даже это его главное предназночение - но это просто моя догадка
Единственным человеком, которого выделял Базаров в доме Кирсановых, была Фенечка.
Фенечка - крестьянка, не дворянка. Когда-то ее мать была экономкой у Кирсанова, а когда она умерла, Николай Петрович Кирсанов стал заботиться о сироте.
Девочка выросла, превратилась в скромную красивую девушку, и Кирсанов (отец Аркадия) влюбился в нее.
На момент приезда в дом Кирсановых Базарова Фенечке было 23 года. У нее уже был сын Митя от Николая Петровича. Но они были невенчаны.
Базаров не только с удовольствием болтал с Фенечкой, но и молодой матери, когда у Мити стали резаться зубы.
В конце романа Фенечка вышла замуж за Н.П. Кирсанова.
Тайны Пугачёвского бунта, очень интересная информация:
http: //storyo.ru/368-tajjny-pugachevskogo-bunta.html
Пушкинская "История пугачёвского бунта" - потрясающая вещь.
http: //www.bibliotekar.ru/pushkin-pugachev/index.htm
Статья Марины Цветаевой "Пушкин и Пугачёв" - это лучшее, что было написано на эту тему: http: //tsvetaeva.narod.ru/WIN/prose/pugachev.html
"Какой же Пугачев - настоящий? Тот, что из страха отдал на растерзание любимую женщину и невинного младенца, на потопление - любимого друга, на удавление - вернейшего соратника и сам, в ответ на кровавый удар по лицу, встал на колени?
Или тот, что дважды, трижды, семижды простил Гринева и, узнав в толпе, в последний раз ему кивнул?
Что мы первое видим, когда говорим Пугачев? Глаза и зарево. И - оба без низости. Ибо и глаза, и зарево - явление природы, «есть упоение в бою» , а может быть, и сама Чума, но - стихия, не знающая страха.
Что мы первое и последнее чувствуем, когда говорим Пугачев? Его величие. Свою к нему любовь.
Так, силой поэзии, Пушкин самого малодушного из героев сделал образцом великодушия.
В «Капитанской дочке» Пушкин - историограф побит Пушкиным - поэтом, и последнее слово о Пугачеве в нас навсегда за поэтом".
Пушкин нам Пугачева «Пугачевского бунта» - показал, Пугачева «Капитанской дочки» - внушил. И сколько бы мы ни изучали и ни перечитывали «Историю Пугачевского бунта» , как только в метельной мгле «Капитанской дочки» чернеется незнакомый предмет - мы всё забываем, весь наш дурной опыт с Пугачевым и с историей, совершенно как в любви - весь наш дурной опыт с любовью.
Ибо чара - старше опыта. Ибо сказка - старше были. И в жизни земного шара старше, и в жизни человека - старше. Ибо Пугачева мы знали уже и в Мужик-сам-с-Перст, и в Верлиоке, и в людоеде из Мальчика-с-Пальчика, рубящем головы собственным дочерям, и в разбойнике, от которого Аленушка прячется за кадушку с маслом, во всех людоедах и разбойниках всех сказок, в сказке крови, нашей древней памяти.
Пушкинский Пугачев («Капитанской дочки» ) есть собирательный разбойник, людоед, чумак, бес, «добрый молодец» , серый волк всех сказок.. .и снов, но разбойник, людоед, серый волк - кого-то полюбивший, всех загубивший, одного - полюбивший, и этот один, в лице Гринева - мы.
И если мы уже зачарованы Пугачевым из-за того, что он - Пугачев, то есть живой страх, то есть смертный страх, наш детский сонный смертный страх, то как же нам не зачароваться им вдвойне и вполне, когда этот страшный - еще и добрый, этот изверг - еще и любит.
В Пугачеве Пушкин дал самое страшное очарование: зла, на минуту ставшего добром, всю свою самосилу (зла) перекинувшего на добро. Пушкин в своем Пугачеве дал нам неразрешимую загадку: злодеяния - и чистого сердца. Пушкин в Пугачеве дал нам доброго разбойника. И как же нам ему не поддаться, раз мы уже поддались - просто разбойнику?
Дав нам такого Пугачева, чему же поддался сам Пушкин? Высшему, что есть: поэту в себе. Непогрешимому чутью поэта на - пусть не бывшее, но могшее бы быть. Долженствовавшее бы быть. («По сему, что поэт есть творитель...» )