Исторический опыт того же XVIII века давал сотни примеров перехода «из грязи в князи» - о том свидетельствовали биографии графов и князей, вышедших из денщиков, певчих, солдат петровской, елизаветинской и екатерининской эпох; об этом писали писатели XVIII века, писал и сам Пушкин («Моя родословная»).
Пушкин показал социальную неотвратимость вырождения господствующего сословия, утрату человечности, истинной нравственности. Здесь это осуществлено в формах народной сказки, обладавшей своей системой широких обобщений и наглядного проявления самого процесса обесчеловечивания: «вдруг» старуха стала дворянкой (волшебная сказка!) - и так же «вдруг» изменилась натура бывшей крестьянки.
В системе образов «Сказки» особое место занимает образ моря. Море - место пребывания рыбки. Государыня рыбка связана с ним могучей, но незримой связью. В немецкой сказке море реагирует на каждую новую рыбака. В первый раз (просил избу) - «Позеленело море, потемнело, не сверкает, как прежде». Во второй раз (каменный замок) - «Помутилось море, потемнело, совсем стало темным, иссиня-черным, и совсем не такое, как прежде - зеленое и светлое; но было оно еще тихое-тихое». В третий раз (захотела быть королевой) - «Приходит к морю, а море все черное стало, волнуется, и ходят по нем волны большие и мутные-мутные». И так каждый раз море все сильнее гневалось, возмущалось. А когда рыбак пришел с сделать старуху богом, он увидел: «Бушевала на море буря, и кругом все так шумело и ревело, что он еле мог на ногах держаться... Гром грохотал, сверкали молнии, ходили по морю черные волны такой вышины, как колокольня...»
Фольклористы из сопоставления двух сказок делают вывод: Пушкин сохраняет функцию моря - гневаться в ответ на требования жены рыбака, но, как всегда, делает это лаконично («Море слегка разыгралось», «Помутилося синее море», «Неспокойно синее море» и т. д.).
В. Непомнящий впервые подчеркнул, что поведение моря у Пушкина - это предвещание неминуемого торжества справедливости. «Чем выше поднимается старуха - тем грознее становится море и тем неизбежнее, неотвратимее восстановление справедливости». Что же такое море в пушкинской «Сказке»? В. Непомнящий говорит - это «таинственное что-то»,. старуха «не ведает этого, не задумывается, с чем имеет дело», а это «что-то» воплощает справедливость. Море, как таинственное «что-то», осуществляет еще и функцию равновесия: «Крах совершился только для старухи, в мире же все осталось по-прежнему, обрело первоначальное равновесие, вернулось „на круги своя"».
Подобное понимание функции моря позволяет формулировать и главный вывод: «Сказочный сюжет превращается поэтом в сюжет философский, сказка о наказании за алчность - в притчу о столкновении преходящего с вечным. И вот старуха снова сидит со своим корытом, как и раньше, а рядом шумит вечное море,- и все только что происшедшее и вправду кажется каким-то призрачным, точно мгновенно пролетевший сон...»
Пушкин заворожен столкновением преходящего с вечным; вечное, олицетворенное в море. Песет нужное миру равновесие. Старик, проявляя покорность судьбе, становится ее орудием - хождение старика к морю «говорит о том, что все идет своим чередом И всему свое время; и, подобно маятнику, монотонно и беспощадно это время отсчитывает...»
Если это так, то почему Пушкин в то же время пишет «Историю Пугачева», поэтизирует обреченный бунт Евгения, рассказывает о гибельности для человечества пути, который прокладывают в жизни для своего самоутверждения люди с профилем Наполеона?
Нет, не притчу о столкновении преходящего с вечным написал Пушкин, не является пушкинское море «таинственным чем-то», не является, потому что ничего таинственного в его поведении нет, оно сказочное...
Море в «Сказке» - это образ-символ, вобравший в себя литературный опыт романтизма и личный пушкинский поэтический опыт. Образ моря начиная с южной ссылки пройдет через все творчество поэта. И содержательность образа моря будет определена уже в южных стихотворениях поэта-романтика. Образ моря в «Сказке о рыбаке и рыбке» - символический, и потому он многозначен. Это, прежде всего объективная реальность, часть могучей природы, обыкновенное синее море, на берегу которого старик-рыбак жил тридцать три года и ловил рыбу; море-кормилец, добрая к человеку стихия. В этом море обитают рыбы и среди них особая - золотая рыбка. Золотая рыбка не таинственная, а чудесная; она из волшебной сказки, и у нее свои чудесно-волшебные связи с морем.
Связь эта выявлялась в реакции моря на требования старухи. Золотая рыбка выполняет требования, но море не одобряет этого, мутится, проявляет беспокойство, наконец чернеет. Море ведет себя в данном случае как персонаж волшебной сказки, сочувствующий добру и ненавидящий зло, насилие, хамство.
Я клоун. Обычный смешной размалеванный клоун.
За жизнь я знаю, хотя не был ей избалован.
Когда-то давно грезил роскошью, славой и сценой,
Осталась лишь провинциального цирка арена,
Где между жонглером и канатоходцем на паузах
Получишь подарочек и от меня - Санта Клауса,
Чего ж не смеяться, когда на манеже ковёрный,
Пусть даже ковер из опилок, а юмор лишь черный?
Но только лишь маска – веселый раскрашенный рот.
Я Злой. Я маньяк-Чикатило, я Волан-де-Морт,
И сам угораю над вашим весельем и похотью,
Порой получая оргазм от дикого хохота!
Тупая улыбка навек в мою рожу впечатана,
Сам счастья не вижу – и вам несчастные!
И пусть я урод – но открою глаза на уродства,
Так бойся, народ, Человека, который смеется!
Когда-то меня, как мальчишку, тянуло на лирику,
Мечтал о друзьях – приходили лишь мерзкие выродки,
Болтал до утра, всеми пренебрегая тарифами,
И пачкал бумагу-экран беззащитными рифмами.
Глаза открывал широко – мне хотели их выколоть,
Прекрасная Дама с утра просыпалась, но Пиковой!
И тошно вконец от цветов, обернувшихся кактусом,
И стала улыбка моя гуинпленовой маскою!
Но есть и в карьере шута несомненные прелести,
И в свете прожектора очень неплохо согреюсь я,
И просто живу, никакими не парясь вопросами,
И ржать научился над глупыми компрачикосами!
Взойду на подмостки таким неудавшимся лекарем,
Не стану Волконским, так хватит мне и Кюхельбекера.
Я так же, как вы – лишь воюю за место под солнцем,
Так бойтесь, козлы, Человека, который смеется!
Farewell!--God knows when we shall meet again.
I have a faint cold fear thrills through my veins
That almost freezes up the heat of life:
I'll call them back again to comfort me;--
Nurse!--What should she do here?
My dismal scene I needs must act alone.--
Come, vial.--
What if this mixture do not work at all?
Shall I be married, then, to-morrow morning?--
No, No!--this shall forbid it:--lie thou there.--
What if it be a poison, which the friar
Subtly hath minister'd to have me dead,
Lest in this marriage he should be dishonour'd,
Because he married me before to Romeo?
I fear it is: and yet methinks it should not,
For he hath still been tried a holy man:--
I will not entertain so bad a thought.--
How if, when I am laid into the tomb,
I wake before the time that Romeo
Come to redeem me? there's a fearful point!
Shall I not then be stifled in the vault,
To whose foul mouth no healthsome air breathes in,
And there die strangled ere my Romeo comes?
Or, if I live, is it not very like
The horrible conceit of death and night,
Together with the terror of the place,--
As in a vault, an ancient receptacle,
Where, for this many hundred years, the bones
Of all my buried ancestors are pack'd;
Where bloody Tybalt, yet but green in earth,
Lies festering in his shroud; where, as they say,
At some hours in the night spirits resort;--
Alack, alack, is it not like that I,
So early waking,--what with loathsome smells,
And shrieks like mandrakes torn out of the earth,
That living mortals, hearing them, run mad;--
O, if I wake, shall I not be distraught,
Environed with all these hideous fears?
And madly play with my forefathers' joints?
And pluck the mangled Tybalt from his shroud?
And, in this rage, with some great kinsman's bone,
As with a club, dash out my desperate brains?--
O, look! methinks I see my cousin's ghost
Seeking out Romeo, that did spit his body
Upon a rapier's point:--stay, Tybalt, stay!--
Romeo, I come! this do I drink to thee.
только на английском