Это история трущобной кошки, которой пришлось пережить четыре жизни, таких непохожих и не простых. Кошечка родилась в мусорном ящике, на свалке. Из всех детей своей матери она одна уцелела после нападения Черного Нига – большого черного кота. Когда ее мать бесследно пропала, маленькой кошечке пришлось научиться самостоятельно добывать себе пищу и защищаться от других кошек и от собак. Однажды, в поисках пищи она забрела в лавку продавца птиц, Японца Мали. Там она впервые увиделась с негром, который в дальнейшей сыграл не последнюю роль в ее «четырех жизнях». Негр ее от лисицы, к которой кошечка забралась в клетку, чтобы поесть из миски. Он досыта накормил кошечку и отнес на двор железного склада, так как хозяину лавки не выгодно было содержать беспородного котенка, который не принес бы ему никакого дохода. Со временем трущобный котенок вырос, похорошел и превратился в довольно красивую кошку, «пятнистую, словно тигр». Она изучила местность и опасности, которые могли ее подстерегать. Она знала, где найти пищу, придумала хитрый добывать молоко из бидонов со сломанной крышкой, ловила мышей. В трущобах она познакомилась с Оранжевым Билли, победившим убийцу ее братьев – Черного Нига. Однажды, возвращаясь с охоты к своим котятам, кошка увидела во дворе маленького кролика. Приняв его за крупную мышь, она принесла его в ящик к своим детям. Скоро кролик стал членом семьи. Но в их жизнь снова вмешался Японец Мали. Он увидел кошку, когда она несла котятам пойманную крысу, и забрал ее к себе в подвал, где началась ее вторая жизнь. Четыре дня кошка жила в неволе у продавца птиц, за это время она хорошо отмыла свою шкурку и шерсть ее оказалась необычайного цвета. Хитрый Мали сделал ей поддельный аттестат, нарек Королевской Аналостанкой и продал на выставке кошек за бешеные деньги. Она попала в богатый дом, но все еще оставаясь трущобной кошкой, не была рада этому обстоятельству: «Она сразу выказала необъяснимую дикость. Однако ее нелюбовь к ласкам была истолкована как аристократическое отвращение к фамильярности. Бегство от комнатной собачки на середину обеденного стола объяснялось прирожденным стремлением избежать оскверняющего прикосновения. Покушения на домашнюю канарейку объяснялись жестокостью, которая царит на ее родном Востоке. Ее барские ухватки при открывании бидона с молоком снискали ей всеобщее восхищение. Нежелание спать в подбитой шелком корзине и частые столкновения с оконными стеклами доказывали только, что корзинка недостаточно нарядна, а зеркальные стекла недостаточно прозрачны. Частые, но неудачные попытки поймать воробья, порхавшего в огороженном высокой стеной саду, служили лишним доказательством непрактичности королевского воспитания, а посещения мусорного ящика — только простительным чудачеством высокорожденной особы». Королевская Аналостанка бежит из аристократического общества при первой возможности. Но на этом приключения кошки не заканчиваются. Ей предстоит прожить еще две жизни, и найти ту, в которой она будет счастлива.
Объяснение:
Хватит на 5-рку
1. Жанр детектива в то время был новым и модным. Он находился в процессе развития, не все его поджанры были созданы. Писателей, которые умели увлекательно писать в этом новом жанре, который к тому же считался "дешевым чтивом", было немного.
2. Артур Конан Дойль создал новый вид детектива - детектива головоломки. Хотя первыми рассказами в этом виде все-таки стоит считать рассказы Эдгара По "Золотой жук", «Украденное письмо». Классическая головоломка строится таким образом, что ответ содержится в самом предварительном тексте. Однако у Конан Дойля Холмс не всегда сразу делится своими находками улик (а писатель соотвественно скрывает), потому и догадаться, кто является преступником бывает не возможно до самого конца рассказа.
3. Протестная реакция. На самом деле уровень английской полиции во второй половине 19 веке был объективно низок. Возможно, он был высок по сравнению с уровнем правохранительных органов других стран и был высок, но уже не удовлетворял потребностям общества. Возможности научного сбора доказательств, ведения расследования. Даже создание фотобанка преступников только началось, а фотографирование отпечатков, научных методов экспертизы надписей, химической экспертизы следов крови просто не существовало. Поэтому вероятность судебной ошибки была очень велика. Статьи о судебных процессах, где главным доказательством было утверждение "Кто же кроме него, больше некому", раздражали просвещенное общество, которое понимало, что подлинных и достаточных доказательств вины просто не было. Поэтому рассказы о сыщиках - любителях, которые обладали невероятным интиллектом или применяли новые расследования вызывали большой интерес.
4. Рассказы реанимировали старую схему рыцарских романов. Благородный рыцарь (Шерлок Холмс) и его верный оруженосец (Доктор Уотсон) приходят на невинным жертвам злодеев. Кстати, сам Конан Дойль понимал эту отсылку к средневековому наследству и в "Знаке четырех" Уотсон озвучивает эту версию.
5. Умелое использование Конан Дойлем экзотического антуража. Сам Шерлок Холмс предстает перед читателем личностью загадной и плохо объяснимой. Знаток оперы, химии, биологии, и т.д. в то же время нелюдимый наркоман. Да и другого антуража, связанного с местом преступления или ведения следствия хватает.
Нести посылку домой, не узнав, что в ней, я не мог: не то терпение. Ясно, что там не картошка. Для хлеба тара тоже маловата, да и неудобна. К тому же хлеб мне отправляли недавно, он у меня еще был. Тогда что там? Тут же, в школе, я забрался под лестницу, где, помнил, лежит топор, и, отыскав его, оторвал крышку. Под лестницей было темно, я вылез обратно и, воровато озираясь, поставил ящик на ближний подоконник.
Заглянув в посылку, я обомлел: сверху, прикрытые аккуратно большим белым листом бумаги, лежали макароны. Вот это да! Длинные желтые трубочки, уложенные одна к другой ровными рядами, вспыхнули на свету таким богатством, дороже которого для меня ничего не существовало. Теперь понятно, почему мать собрала ящик: чтобы макароны не поломались, не покрошились, прибыли ко мне в целости и сохранности. Я осторожно вынул одну трубочку, глянул, дунул в нее, и, не в состоянии больше сдерживаться, стал жадно хрумкать. Потом таким же образом взялся за вторую, за третью, размышляя, куда бы мне спрятать ящик, чтобы макароны не достались чересчур прожорливым мышам в кладовке моей хозяйки. Не для того мать их покупала, тратила последние деньги. Нет, макаронами я так просто не попущусь. Это вам не какая-нибудь картошка.
И вдруг я поперхнулся. Макароны… Действительно, где мать взяла макароны? Сроду их у нас в деревне не бывало, ни за какие шиши их там купить нельзя. Это что же тогда получается? Торопливо, в отчаянии и надежде, я разгреб макароны и нашел на дне ящичка несколько больших кусков сахару и две плитки гематогена. Гематоген подтвердил: посылку отправляла не мать. Кто же в таком случае, кто? Я еще раз взглянул на крышку: мой класс, моя фамилия — мне. Интересно, очень интересно.
Я втиснул гвозди крышки на место и, оставив ящик на подоконнике, поднялся на второй этаж и постучал в учительскую. Лидия Михайловна уже ушла. Ничего, найдем, знаем, где живет, бывали. Значит, вот как: не хочешь садиться за стол — получай продукты на дом. Значит, так. Не выйдет. Больше некому. Это не мать: она бы и записку не забыла вложить, рассказала бы, откуда, с каких приисков взялось такое богатство.
Когда я бочком влез с посылкой в дверь, Лидия Михайловна приняла вид, что ничего не понимает. Она смотрела на ящик, который я поставил перед ней на пол, и удивленно спрашивала:
— Что это? Что такое ты принес? Зачем?
— Это вы сделали, — сказал я дрожащим, срывающимся голосом.
— Что я сделала? О чем ты?
— Вы отправили в школу эту посылку. Я знаю, вы.
Я заметил, что Лидия Михайловна покраснела и смутилась. Это был тот единственный, очевидно, случай, когда я не боялся смотреть ей прямо в глаза. Мне было наплевать, учительница она или моя троюродная тетка. Тут спрашивал я, а не она, и спрашивал не на французском, а на русском языке, без всяких артиклей. Пусть отвечает.
— Почему ты решил, что это я?
— Потому что у нас там не бывает никаких макарон. И гематогену не бывает.
— Как! Совсем не бывает?! — Она изумилась так искренне, что выдала себя с головой.
— Совсем не бывает. Знать надо было.
Лидия Михайловна вдруг засмеялась и попыталась меня обнять, но я отстранился. от нее.
— Действительно, надо было знать. Как же это я так?! — Она на минутку задумалась. — Но тут и догадаться трудно было — честное слово! Я же городской человек. Совсем, говоришь, не бывает? Что же у вас тогда бывает?
— Горох бывает. Редька бывает.
— Горох… редька… А у нас на Кубани яблоки бывают. Ох, сколько сейчас там яблок. Я нынче хотела поехать на Кубань, а приехала почему-то сюда. — Лидия Михайловна вздохнула и покосилась на меня. — Не злись. Я же хотела как лучше. Кто знал, что можно попасться на макаронах? Ничего, теперь буду умнее. А макароны эти ты возьми…
— Не возьму, — перебил я ее.
— Ну, зачем ты так? Я знаю, что ты голодаешь. А я живу одна, денег у меня много. Я могу покупать что захочу, но ведь мне одной… Я и ем-то помаленьку, боюсь потолстеть.
— Я совсем не голодаю.
— Не спорь со мной, я знаю. Я говорила с твоей хозяйкой. Что плохого, если ты возьмешь сейчас эти макароны и сваришь себе сегодня хороший обед. Почему я не могу тебе единственный раз в жизни? Обещаю больше никаких посылок не подсовывать. Но эту возьми. Тебе надо обязательно есть досыта, чтобы учиться. Сколько у нас в школе сытых лоботрясов, которые ни в чем ничего не соображают и никогда, наверное, не будут соображать, а ты мальчишка, школу тебе бросать нельзя.
Ее голос начинал на меня действовать усыпляюще; я боялся, что она меня уговорит, и, сердясь на себя за то, что понимаю правоту Лидии Михайловны, и за то, что собираюсь ее все-таки не понять, я, мотая головой и бормоча что-то, выскочил за дверь.