В старину, первобытные люди считали так: "урапун" - один"окоза" -два. Островитяне считали так: "окоза-урапун" (три), окоза-окоза - (четыре), окоза-окоза-урапун -(пять) и т. д. до шести. Дальше после шести они говорили "много", "множество". Таким образом, люди здесь освоили только конечное число целых чисел. Кстати, многие русские пословицы говорят о том, что именно так дело обстояло и у наших предков. Мы говорим: «У семи нянек дитя без глаза», «Семь бед — один ответ», «Семеро одного не ждут», «Семь раз отмерь, один раз отрежь». Здесь, очевидно, число «семь» употребляется в смысле «много»: у большого числа нянек дитя без глаза, много бед — один ответ и т. д. Но вернемся к нашему рассказу. Очень рано у людей появилась необходимость сообщать друг другу о том, что такое-то число предметов должно быть доставлено через столько-то дней или что каждое племя должно выставить такое-то число воинов. И даже те народы, у которых имелось только два числительных, умели в известном смысле «сосчитывать» довольно большое количество предметов. Вот как, по рассказу замечательного русского путешественника Н. Н. Миклухо-Маклая, поступали туземцы Новой Гвинеи: «Излюбленный счета состоит в том, что папуас загибает один за другим пальцы руки, причем издает определенный звук, например «бе-бе-бе»… Досчитав до пяти, он говорит «ибон-бе» (рука). Затем он загибает пальцы другой руки, снова повторяет «бе-бе»… пока не доходит до «ибон-али» (две руки). Затем он идет дальше, приговаривая «бе-бе», пока не доходит до «самба-бе» и «самба-али» (одна нога, две ноги). Если нужно считать дальше, папуас пользуется пальцами рук и ног кого-нибудь другого». Итак, предметы при счете сопоставлялись обычно с пальцами рук и ног. При переговорах туземцу достаточно было сказать, например, что он дошел в своем счете до третьего пальца правой ноги. Тогда, чтобы отсчитать нужное количество предметов, счет начинали сначала, от первого пальца правой руки. При этом, отсчитывая каждый палец, одновременно считали и предметы. Островитяне Торресова пролива для такого пересчета употребляли не только пальцы, а и другие части тела (запястье, локоть, плечо), но всегда в определенном порядке. Так они. могли пересчитывать до 33 предметов. Так, у туземцев Флориды слово «на-куа» означало 10 яиц, «на-банара» — 10 корзин. Но слово «на», которое, казалось бы, соответствует числу 10, отдельно не употреблялось. То же можно было наблюдать на о-вах Фиджи и Соломоновых, где имелись специальные названия для 100 челноков, 100 кокосовых орехов, 1000 кокосовых орехов и в то же время отвлеченных чисел не было. Числа являлись, по существу, именованными, это еще «числа-совокупности» конкретных предметов. Но с течением времени такими устойчивыми «числами-совокупностями» начали обозначать не только данные предметы, но и другие, похожие на них. Например, «числа-совокупности», обозначающие определенное количество орехов, могли впоследствии употребляться для счета круглых предметов. Это привело к тому, что во многих языках первобытных народов образовалось несколько рядов числительных: од-пи из них употреблялись только для счета людей, другие — для подсчета круглых предметов, третьи — продолговатых и т. д. Так, например, у чишмиенов (Британская Колумбия) имелось семь видов числительных, каждый из которых употреблялся для счета предметов определенного вида.
Тональность авторского повествования в "Тихом Доне" во многом задана эпиграфом к роману, широкими эпическими параллелями старинных казачьих песен, их лирической интонацией, эмоциональным подъемом. От образов «славной землюшки», «батюшки тихого Дона» протягиваются нити к образной системе романа. «Ой ты, наш батюшка, тихий Дон!» – так издавна в своих песнях обращаются к великой реке донские казаки. Хотя от Днепра и Терека до Яика и Амура раскидало казачество хутора за свою многовековую историю («казаки» упоминаются в летописи с 1549 г.), для любого русского человека эта река прочно связана с судьбой и укладом казаков. Простое на первый взгляд название вобрало в себя все смысловое богатство грандиозного романа-эпопеи, стало символом судьбы лихих казаков. Там, где лед отошел от берега, видно, как тихий Дон катит свои живые воды в вечность свидетелем или участником описываемых событий, входит в образную систему произведения как ее составная часть, выступает как индивидуальный человеческий характер, как мыслящая личность со своими стремлениями, своим отношением к людям, своей особой судьбой. Как исторически сложившееся объединение изначально казаки были независимыми, свободолюбивыми воинами, селились по окраинам русских земель, защищались от набегов кочевников, промышляли набегами на чужие пределы. Преодолевая устоявшиеся обычаи и запреты, в свободное от военных действий время они занимались земледелием. И донское казачество не было в этом исключением. Земля на Дону, особенно Нижнем, плодородная; говорят, воткни в нее палку – прорастет. Да и нет в ней особого дефицита: бескрайни донские степи. «Степь-матушка, Дон-батюшка» – так величали их казаки, тихий Дон называли кормильцем. И действительно: оплодотворят щедрые воды Дона степь – и родит она богатый урожай на радость казакам и в пользу их хозяйствам. Потому и располагаются казачьи хутора по берегам могучей реки, где есть и необходимая всякому земледельцу вода, и рыба водится в изобилии, и водный путь гладок да широк
140 = 2*7*2*5 --все эти множители присутствуют в (8!)