Свою поэтическую исповедь Глинка заключил в форму вальса. В те времена в Петербурге наиболее часто звучавшей музыкой и наиболее любимой был именно вальс. Это и пышный, бравурный танец, без которого не обходился ни один бал, и пьеса для фортепиано, которую так любили петербуржцы. В форме вальса писались и многие романсы, к вальсу обращались и Гурилев и Варламов, Верстовский и Грибоедов, и сам Глинка отдал дань этому модному танцу во многих своих произведениях. Но впервые в «Вальсе-фантазии» он сумел одушевить эту форму, наполнив ее сложностью переполнявших его чувств.
Привычная простая форма танца не сковывает масштаба замысла Глинки, не принижает возвышенности его романтических образов, в нем рядом живут тени и свет, печали и радости, надежды на счастье и разочарование, и грустные предчувствия. В лирических мелодиях «Вальса-фантазии» «и говор нежной страсти, и меланхолия, и грусть, и милое, неуловимое, необъяснимое, непонятное сердцу»,— писала А. Керн.
Выражая глубоко личное, композитор создал произведение, которое по словам Б. Асафьева, «имеет большее значение, чем несколько симфоний». И действительно, если вся русская симфоническая музыка заключена в глинкинской «Камаринской», «как дуб в желуде» (Чайковский), то и весь русский вальс заключен в «Вальсе-фантазии» Глинки. Он первый в русской музыке создал тип лирического вальса, свободного в своем упоительном движении, раскрывающего все изгибы, всю драматургию тончайших движений поэтической души. Такой одухотворенности, глубины и силы выражения вальс доселе не знал. От глинкинского произведения — прямые нити к глубочайшим вальсовым откровениям Чайковского в его балетах и симфониях, к вальсам Глазунова, к трепетной лирике «пушкинских вальсов», вальсов Золушки и Наташи Ростовой в прокофьевской музыке.
Сходство заложено в первоисточнике - трагедии Шекспира. Это крепкая канва в плане сюжета. Кроме того, если персонажи действуют определённым образом, то это уже само по себе их и характеризует определённым образом. Сама каноничность всей истории уже не позволяет слишком далеко отходить от трактовки образов. Но при этом, различие в том, что у Чайковского это симфоническое произведение, а у Прокофьева - сценическое. Чайковский только рисует общие контуры сюжета и характеров, делает как бы эмоциональные контуры действий и чувств. А Прокофьев должен прописать всё подробно и конкретно, он поставлен перед задачей показать все мельчайшие нюансы, которые балетные танцоры должны воплощать шаг за шагом. Каждая сцена должна быть наполнена определёнными действиями, и по ходу этих действий Прокофьев мог давать персонажам много эмоциональных оттенков - реакций на конкретную точку в сюжете. Если можно так выразиться, у Прокофьева образы более подробно выписаны. Кроме того, Прокофьев читал про средневековые танцы, обычаи и т. п., и стиль его музыки как бы намекает на средневековый. А у Чайковского очень мощная природа именно русской интонации, которая прорывается в любом его произведении даже вне зависимости от того - какой стилистической эпохе принадлежит сюжет.
- Проанализируем прозвучавшее музыкальное произведение: - Что мы можем сказать о музыке? - Имеет ли музыка развитие или она неподвижна? - Музыка плавно течёт или бурлит и бьёт ключом? - Что происходит в этом произведении? (музыка появляется из тишины, набирает максимальную силу и мгновенно угасает, звучание набирает силу и теряет её)
- Как называется изменение силы (громкости) музыкального звучания? (динамика) - Назовите основные обозначения динамики (форте (forte), пиано (piano), а также крещендо (crescendo) и диминуэндо (diminuendo); т.е. нарастание или спад (ослабление) динамики соответственно) - Музыкальная динамика возвращает нас к первоистокам музыки. Ведь громкие и тихие звуки существуют и вне музыкальных произведений. Гроза гремит, а моросящий дождик шуршит чуть слышно; грозен шум морского прибоя, а плеск озера ласков и совсем не страшен. По-разному звучит эхо в лесу: то передразнивая наш голос почти рядом, то замирая в отдалении.
Свою поэтическую исповедь Глинка заключил в форму вальса. В те времена в Петербурге наиболее часто звучавшей музыкой и наиболее любимой был именно вальс. Это и пышный, бравурный танец, без которого не обходился ни один бал, и пьеса для фортепиано, которую так любили петербуржцы. В форме вальса писались и многие романсы, к вальсу обращались и Гурилев и Варламов, Верстовский и Грибоедов, и сам Глинка отдал дань этому модному танцу во многих своих произведениях. Но впервые в «Вальсе-фантазии» он сумел одушевить эту форму, наполнив ее сложностью переполнявших его чувств.
Привычная простая форма танца не сковывает масштаба замысла Глинки, не принижает возвышенности его романтических образов, в нем рядом живут тени и свет, печали и радости, надежды на счастье и разочарование, и грустные предчувствия. В лирических мелодиях «Вальса-фантазии» «и говор нежной страсти, и меланхолия, и грусть, и милое, неуловимое, необъяснимое, непонятное сердцу»,— писала А. Керн.
Выражая глубоко личное, композитор создал произведение, которое по словам Б. Асафьева, «имеет большее значение, чем несколько симфоний». И действительно, если вся русская симфоническая музыка заключена в глинкинской «Камаринской», «как дуб в желуде» (Чайковский), то и весь русский вальс заключен в «Вальсе-фантазии» Глинки. Он первый в русской музыке создал тип лирического вальса, свободного в своем упоительном движении, раскрывающего все изгибы, всю драматургию тончайших движений поэтической души. Такой одухотворенности, глубины и силы выражения вальс доселе не знал. От глинкинского произведения — прямые нити к глубочайшим вальсовым откровениям Чайковского в его балетах и симфониях, к вальсам Глазунова, к трепетной лирике «пушкинских вальсов», вальсов Золушки и Наташи Ростовой в прокофьевской музыке.