Подчеркнуть производные предлоги вместе со словами, к которым они относятся.
(В)течени лета мне пришлось жить в стари(н,н¬н)ой (под)московной усадьбе, где (с,з)давалось (не)сколько (не)боль¬ших дач(?).
В парке усадьбы деревья были так велики, что дачи (кое)где построе(н,нн)ые в нём к..зались (под)ним маленькими. Пруд в парке (на)половину затянутый зелёной ряской стоял как гр..мадное черное зеркало.
Я жил на окраине парка примыкавшего к (не)густому сме¬ш..(н,нн)ому лесу. Дощатая дача моя была недострое(нн,н)а, из(?)за это¬го было очень сыро.
(В)продолжени.. всего лета шли дожди. (В)следстви.. дождей дороги размыло ходить было трудно. Дожди шли с утра к вечеру они заканчивались и из парка из леса с соседних пастбищ(?) (ото)всюду снова слышалась радостная птичья разноголосица.
Перед закатом (по)прежнему оставалось ясно и на моих дощатых стенах дро(жж,ж)ала сквозь листву хрустально(?)золотая сетка низкого солнца.
Утром в сырых аллеях ра(с,сс)т..лались пёстрые тени и осл..¬пительные пятна солнца цокали мухоловки хрипло трещали дрозды. А к полудню опять парило находили обл..ка нач..нал сыпать дождь.
А у господ еще вечер.
В одном из окон Шевалье из-под затворенной ставни противузаконно светится огонь. У подъезда стоят карета, сани и извозчики, стеснившись задками. Почтовая тройка стоит тут же. Дворник, закутавшись и съежившись, точно прячется за угол дома.
«И чего переливают из пустого в порожнее? — думает лакей, с осунувшимся лицом, сидя в передней. — И все на мое дежурство!» Из соседней светлой комнатки слышатся голоса трех ужинающих молодых людей. Они сидят в комнате около стола, на котором стоят остатки ужина и вина. Один, маленький, чистенький, худой и дурной, сидит и смотрит на отъезжающего добрыми, усталыми глазами. Другой, высокий, лежит подле уставленного пустыми бутылками стола и играет ключиком часов. Третий, в новеньком полушубке, ходит по комнате и, изредка останавливаясь, щелкает миндаль в довольно толстых и сильных, но с отчищенными ногтями пальцах, и все чему-то улыбается; глаза и лицо его горят. Он говорит с жаром и с жестами; по видно, что он не находит слов, и все слова, которые ему приходят, кажутся недостаточными, чтобы выразить все, что подступило ему к сердцу. Он беспрестанно улыбается.
— Теперь можно все сказать! — говорит отъезжающий. — Я не то что оправдываюсь, но мне бы хотелось, чтобы ты, по крайней мере, понял меня, как я себя понимаю, а не так, как пошлость смотрит на это дело. Ты говоришь, что я виноват перед ней, — обращается он к тому, который добрыми глазами смотрит на него.
— Да, виноват, — отвечает маленький и дурной, и кажется, что еще больше доброты и усталости выражается в его взгляде.
— Я знаю, отчего ты это говоришь, — продолжает отъезжающий. — Быть любимым, по-твоему, такое же счастье, как любить, и довольно на всю жизнь, если раз достиг его.
— Да, очень довольно, душа моя! Больше чем нужно, — подтверждает маленький и дурной, открывая и закрывая глаза.
— Но отчего ж не любить и самому! — говорит отъезжающий, задумывается и как будто с сожалением смотрит на приятеля. — Отчего не любить? Не любится. Нет, любимым быть — несчастье, несчастье, когда чувствуешь, что виноват, потому что не даешь того же и не можешь дать. Ах, Боже мой! — Он махнул рукой. — Ведь если бы это все делалось разумно, а то навыворот, как-то не по-нашему, а по-своему все это делается. Ведь я как будто украл это чувство. И ты так думаешь; не отказывайся, ты должен это думать. А поверишь ли, из всех глупостей и гадостей, которых я много успел наделать в жизни, это одна, в которой я не раскаиваюсь и не могу раскаиваться. Ни сначала, ни после я не лгал ни перед собой, ни перед нею.