Которые грабили побережье Китая, а также повествование о приключениях и победах госпожи Чинг, женщины-пирата
Ладроны, как их называли португальцы из Макао, происходили от китайцев, которые восстали против гнета мандаринов. Первым их грабежам подверглось западное побережье в районе Кохинхины, где они, посадив на гребные лодки тридцать или сорок человек, нападали на небольшие торговые суда. Эти нападения продолжались в течение нескольких лет, причем количество пиратов все время увеличивалось. Со временем слава об их успехах, а также гнет мандаринов и ужасающая нищета, в которой жили беднейшие слои китайцев, привели к тому, что число их банд стало увеличиваться с ужасающей быстротой. Рыбаки и другие неимущие люди примыкали к ним целыми сотнями, а вместе с увеличением числа пиратов росла и их наглость. Они обчищали не только побережье, но и блокировали устья всех рек. Они захватили несколько больших правительственных военных джонок, имевших от десяти до пятнадцати пушек на борту. Эти джонки вместе со стаями пиратских лодок образовали огромный флот, который всегда держался у побережья, так что ни одно маленькое суденышко не могло там торговать. Если у пиратов не было добычи на море, они облагали данью селения на суше. Сначала они по старинке нападали на прибрежные поселки, но, осмелев, стали, подобно буканьерам, совершать далекие походы в глубь материка, нападая и грабя даже крупные города.
В осеннем лесу
Я рад предстоящей встрече с осенним лесом. Иду как в картинную галерею еще раз взглянуть на знакомые полотна, что ежегодно выставляет напоказ золотая осень. Глаз насторожен и жаден: не хочется ничего упустить.
У самого края леса,в зарослях, блеснуло озеро с темной водой цвета крепкого заваренного чая. На его поверхности цветная мозаика из листьев, занесенных ветром. У берега горбится старая сеть, брошенная за ненадобностью. Это Поленов.
А на косогоре узнаю Левитана. Тонконогие осинки застенчиво толпятся у опушки, о чем-то перешептываются всеми своими листьями. Трепещут листья на ветру и мелькают, то поворачиваясь к солнцу золотом, то серебром изнанки. Путается в этом живом, колеблющемся кружеве и тоже трепещет синева осеннего неба.
Позади молодого осинника высится многоколонным фасадом старый лес. Из его глубин, как из музейного здания, тянет запахами древности. Среди стволов-колонн затаилась гулкая тишина и слышно, как, падая, шуршит, цепляясь за ветки, оброненный деревом лист.
У края леса дед останавливается, стаскивает треух и крестится.
Обычай, дошедший из глубин веков, от языческого суеверия.
Я тоже медленно снимаю шапку, но не как язычник, Я вхожу под своды леса как в залы неповторимого шишкинского гения.
Мы идем мимо развешанных полотен но пестротканой лесной дорожке. Она то желтеет лимонными листьями берез, то розовеет осыпью кустарника, то окрашивается в оранжевое и багровое, когда пробираемся под осинами. Узорчатые листья рябины стали пунцово- красными, и в тон им, только еще ярче, пламенеют тяжелые кисги ягод. Тропинка ведет еще дальше и дальше, глаза начинают уставать от ярких красок, а этому беспечному расточительству по-прежнему нет конца.
)))