Перед собственно впечатлениями выскажусь лаконично. Очень жаль, что далеко не в каждой современной книге встретишь такой язык, как в потрясающей красоты сборнике рассказов Константина Паустовского "Ильинский омут". Это был большой писатель, повидавший жизнь, сменивший множество профессий и написавший немало хороших книг, но если начинать любить его стиль, образность, его художественное видение - то с этих рассказов. В этой книге всё прекрасно. Мало какой писатель изобразить природу настолько явственно, любовно, подробно - и при этом так, что его совершенно не скучно читать. К.Г.Паустовский прекрасно изучил Мещорскую сторону, которая стала его вторым домом, заповедным краем и постоянным источником вдохновения. Он научился разбираться в приметах, в растениях, деревьях, птицах, рыбах. Он отдыхал душой в глухих лесах, любил бродить по ним, ночевать в пустошах, слушать тишину ночного мира. И потрясающе передавал всю их прелесть и красоту. Видимо, он всё-таки сожалел, что не наделён даром художника, так как нередко обращался к изобразительному искусству, выводил в своих рассказах образ творца на полотне запечатлеть, остановить во времени все краски и оттенки природы. Книга состоит из разрозненных рассказов, объединённых главной темой - Мещора, её природа и люди. Сюжета во многих вещицах нет как такового, они напоминают скорее эссе. Где-то автор подшучивает, где-то серьёзен, но он снова и снова возвращается к пароходам, бакенам, озёрам с тёмной прозрачной водой, разбросанным по равнинам деревням. И каждый раз находит какие-то новые слова, чтобы рассказать обо всём этом. Да, сельская тематика была крайне актуальна в советский период, и некоторые идеи и постулаты этого периода можно угадать в отдельных фрагментах... ну и что? Правдивость изображения затмевает все недостатки (если, конечно, неизбежные приметы и веяния времени можно назвать таким словом). Некоторые рассказы косвенно перекликаются друг с другом - например, в широко известной, знакомой по старым хрестоматиям вещи "Скрипучие половицы" встречается девочка Феня, которая приходит на крылечко усадьбы слушать, как Чайковский играет в доме на своём рояле. А через несколько страниц, уже в другом рассказе, встречается молодая женщина Мария, чья мать Аграфена хранит в комнате портрет Чайковского, и история о девочке Фене оказывается их семейным преданием. Совмещение временных пластов подчёркивает и их удалённость друг от друга, преемственность, и странным образом одновременное сосуществование, как будто живо и то, и другое. Неуловимое волшебство проскальзывает на многих страницах. Разве не волшебство, например, когда герой, приехавший повидать Пушкинские места, идущий по дороге в Михайловское, вдруг видит в траве дощечку со строками из стихотворения Пушкина? И продолжает находить новые и новые дощечки, которые неизвестно кто оставил здесь, неизвестно кто находит и читает - кругом только воздух, облака, птицы, деревья. Иррациональность этой идеи - оставить стихи под молчаливым небом - заставляет думать о каком-то особом её смысле. Разве это хуже "Отерива" из "Большой телеги" Макса Фрая с его кусочками паззла? Какие-то случайные замечания или происшествия придают рассказам неуловимый оттенок тайны (слово "мистика" здесь чужеродно), которая на самом деле всегда присутствует в лесах, в открытых просторах, в ночных стоянках, в воде, в огне - в любом природном детище таится что-то первобытно-божественное и языческое. Пару раз в рассказах упоминается заграница, упоминается с хорошим и добрым чувством - есть в книге Франция, Норвегия, и автор отдаёт должное их культуре, их обычаям и народам, но описание чужеземных стран не вписывается, по-моему, в эту, именно в эту книгу. Потому что она от начала до конца пронизана любовью именно к родным краям, к его загадкам и неисчислимым чудесам, которые обычный городской человек 21-го века просто не в состоянии увидеть, даже пройдя по тем же самым дорогам. Чтобы любить, надо знать. Чтобы знать, надо любить. Паустовский любил. И знал.
Хлеб второе склонение
Объяснение: