ЛЮБИМЫЙ (По А. Грину)
15.02.2013, 17:07
Яков, или Жак, как мы звали его, пришел ко мне веселый, шумно распахнул дверь, жизнерадостно засмеялся, вздохнул, сел на стул и сказал:
— Поздравь!
— С чем?
— Женюсь! — выпалил он и расхохотался. — Влюблен и женюсь! Вот тебе! Ты просто обязан с ней познакомиться... Она — чудо: ангел, добрая, милая, хорошенькая, — прелесть, а Не женщина! Восторг, а не человек!.. Я смертельно ее люблю! Я обожаю ее... Ах, Вася!.. Ну, ты увидишь, увидишь!..
В его захлебывающихся словах звучало искреннее чувство.
— Слушай, — сказал я, — когда же я увижу...
— Ах, да... Какой я дурак! Дорогой Вася... сегодня, в театр, мы там, то есть я... и она, конечно, с мамой и дядей... Ну, жму тебе... руку... прощай!..
И Жак исчез, оставив после себя опрокинутый столик, рассыпанные сигары и забытую трость. Пробило восемь. Кучер быстро доставил меня к подъезду театра. В ярко освещенном зале я увидел Жака. Он сиял в третьем ряду кресел, и его ослепительный жилет ярко оттенял розовое, счастливое лицо своего владельца. Рядом две дамы, но трудно разглядеть издали. Я подошел ближе и раскланялся.
Да — она хороша, бесспорно. У Жака есть вкус. Маленькая, золотистая блондинка, матовая кожа овального личика и темные, грустные, как вечерние цветы, глаза. Нежные губы озарены тихой, приветливой улыбкой.
Когда я был представлен, рассмотрен и усажен, то сказал вполголоса, но довольно внятно:
— Жак! Завидую тебе... Счастливчик!..
Она улыбнулась радостно, вспыхнув и дрогнув углами глаз. Вдруг наверху, с галерей, раздался шум, треск скамеек и пронзительный остервенелый Вопль:
— Горим!
Что-то быстро и звонко переломилось в душе, — граница между сознанием и паникой. Казалось, рухнули стены и знойный вихрь всколыхнул воздух. Бешеное стадо с ревом заколебалось вокруг, топча и опрокидывая все на пути. Оно бессмысленно лезло во все стороны, цепляясь, с плачем и проклятиями, за рампу, мебель, стены, волосы женщин, царапаясь и кусаясь, прыгая сверху с грохотом и воплями. По-прежнему ярко, ровно горело электричество, заливая уютным светом мятущуюся толпу фраков, мундиров, причесок, голых плеч и белых, безумных лиц. Хохот помешанных летел в уши, слезливый и бессильный. Все трещало и стонало, как роща под напором ветра.
Невеста бросилась к Жаку и, теряя сознание, вцепилась пальцами в складки его жилета. Жак грузно подвигался вперед, задыхаясь от тяжести. Лицо его мертвело; одной рукой он отбрасывал прочь девушку, другую протягивал вперед и каждый палец этой руки кричал о
У меня закружилась голова. Я закрыл глаза и через мгновение открыл их, оглушенный, удерживая изо всех сил свое тело, готовое помчаться с воем по головам других. Пальцы мои впились в бархатную отделку барьера и разодрали ее. Девушка лежала в двух шагах от меня, скованная обмороком, руки стиснуты в кулачки, грудь замерла. Кто это — дядя? Нет, это сумасшедший. Он стоит, топает ногами и сердится, а скулы его дрожат, прыгает нижняя челюсть, и одной рукой он трет себя по спине... Где Жак?
В хаосе звуков далеким воспоминанием мелькнули длинные руки Жака, с бешенством отбросившие прочь маленькое, кружевное тело. Тело стукнулось, а Лицо окаменело в испуге. Потом закрылись глаза, сознание оставило ее.
Забыв о маме и дяде, я схватил девушку на руки и кинулся вперед. В тылу плотно сбившихся, обезумевших затылков, в самом водовороте животной драки я столкнулся с Жаком и взглянул на него. Это было не лицо... Отвратительный, трясущийся комок мяса, и слюни, текущие из раскисшего рта... о! Я плюнул в этот комок и с бешенством страха ударил Жака ногой в живот. Взгляд его скользнул, не узнавая, по мне. Он прыгал, как курица, на месте, стараясь залезть на плечи других, но каждый раз обрывался и всхлипывал.
Все — паника и давка — кончилось после нескольких упорных, звонких, умышленно-ленивых окриков сверху:
— Господа, стыдно! Пожара нет!..
Объяснение:
ЛЮБИМЫЙ (По А. Грину)
15.02.2013, 17:07
Яков, или Жак, как мы звали его, пришел ко мне веселый, шумно распахнул дверь, жизнерадостно засмеялся, вздохнул, сел на стул и сказал:
— Поздравь!
— С чем?
— Женюсь! — выпалил он и расхохотался. — Влюблен и женюсь! Вот тебе! Ты просто обязан с ней познакомиться... Она — чудо: ангел, добрая, милая, хорошенькая, — прелесть, а Не женщина! Восторг, а не человек!.. Я смертельно ее люблю! Я обожаю ее... Ах, Вася!.. Ну, ты увидишь, увидишь!..
В его захлебывающихся словах звучало искреннее чувство.
— Слушай, — сказал я, — когда же я увижу...
— Ах, да... Какой я дурак! Дорогой Вася... сегодня, в театр, мы там, то есть я... и она, конечно, с мамой и дядей... Ну, жму тебе... руку... прощай!..
И Жак исчез, оставив после себя опрокинутый столик, рассыпанные сигары и забытую трость. Пробило восемь. Кучер быстро доставил меня к подъезду театра. В ярко освещенном зале я увидел Жака. Он сиял в третьем ряду кресел, и его ослепительный жилет ярко оттенял розовое, счастливое лицо своего владельца. Рядом две дамы, но трудно разглядеть издали. Я подошел ближе и раскланялся.
Да — она хороша, бесспорно. У Жака есть вкус. Маленькая, золотистая блондинка, матовая кожа овального личика и темные, грустные, как вечерние цветы, глаза. Нежные губы озарены тихой, приветливой улыбкой.
Когда я был представлен, рассмотрен и усажен, то сказал вполголоса, но довольно внятно:
— Жак! Завидую тебе... Счастливчик!..
Она улыбнулась радостно, вспыхнув и дрогнув углами глаз. Вдруг наверху, с галерей, раздался шум, треск скамеек и пронзительный остервенелый Вопль:
— Горим!
Что-то быстро и звонко переломилось в душе, — граница между сознанием и паникой. Казалось, рухнули стены и знойный вихрь всколыхнул воздух. Бешеное стадо с ревом заколебалось вокруг, топча и опрокидывая все на пути. Оно бессмысленно лезло во все стороны, цепляясь, с плачем и проклятиями, за рампу, мебель, стены, волосы женщин, царапаясь и кусаясь, прыгая сверху с грохотом и воплями. По-прежнему ярко, ровно горело электричество, заливая уютным светом мятущуюся толпу фраков, мундиров, причесок, голых плеч и белых, безумных лиц. Хохот помешанных летел в уши, слезливый и бессильный. Все трещало и стонало, как роща под напором ветра.
Невеста бросилась к Жаку и, теряя сознание, вцепилась пальцами в складки его жилета. Жак грузно подвигался вперед, задыхаясь от тяжести. Лицо его мертвело; одной рукой он отбрасывал прочь девушку, другую протягивал вперед и каждый палец этой руки кричал о
У меня закружилась голова. Я закрыл глаза и через мгновение открыл их, оглушенный, удерживая изо всех сил свое тело, готовое помчаться с воем по головам других. Пальцы мои впились в бархатную отделку барьера и разодрали ее. Девушка лежала в двух шагах от меня, скованная обмороком, руки стиснуты в кулачки, грудь замерла. Кто это — дядя? Нет, это сумасшедший. Он стоит, топает ногами и сердится, а скулы его дрожат, прыгает нижняя челюсть, и одной рукой он трет себя по спине... Где Жак?
В хаосе звуков далеким воспоминанием мелькнули длинные руки Жака, с бешенством отбросившие прочь маленькое, кружевное тело. Тело стукнулось, а Лицо окаменело в испуге. Потом закрылись глаза, сознание оставило ее.
Забыв о маме и дяде, я схватил девушку на руки и кинулся вперед. В тылу плотно сбившихся, обезумевших затылков, в самом водовороте животной драки я столкнулся с Жаком и взглянул на него. Это было не лицо... Отвратительный, трясущийся комок мяса, и слюни, текущие из раскисшего рта... о! Я плюнул в этот комок и с бешенством страха ударил Жака ногой в живот. Взгляд его скользнул, не узнавая, по мне. Он прыгал, как курица, на месте, стараясь залезть на плечи других, но каждый раз обрывался и всхлипывал.
Все — паника и давка — кончилось после нескольких упорных, звонких, умышленно-ленивых окриков сверху:
— Господа, стыдно! Пожара нет!..
Объяснение:
Самая большая проблема в воспитании – это ослабление семейных уз, уменьшение значения семьи в воспитании ребёнка.
Другая крайность – чрезмерная опека ребёнка родителями. Родители недодали своему ребёнку
душевного тепла и, ощущая эту вину, стремятся в будущем оплатить свой внутренний духовный долг запоздалой мелочной опекой и материальными благами.
Но если родители не смогли установить внутренний контакт с ребёнком, перекладывая основные заботы
на бабушек и дедушек или общественные организации, иной ребёнок так рано приобретает цинизм и неверие в бескорыстие, что жизнь его становится плоской и сухой.