Question

Используя прочитанный текст из части 2, выполните на бланке ответов задание: напишите сочинение-рассуждение, раскрывая смысл высказывания лингвиста И. Г. Милославского: "Основной приём, выражающий желание говорящего внедрить в сознание слушающего именно свою оценку ситуации, - это выбор слов, содержащих оценочный элемент".
Сам текст:
«Дрессировать», воспитывать себя, предъявлять к себе почти непосильные моральные требования и строго следить за тем, чтобы они были выполнены, — таков был с юности его труд над собой. Когда его жена написала ему, что у него уступчивый, мягкий характер, он ответил ей:
«Должен сказать тебе, что от природы характер у меня резкий, я вспыльчив и проч., и проч., но я привык сдерживать себя, ибо распускать себя порядочному человеку не подобает. В прежнее время я выделывал черт знает что».
Тем-то и поучительна биография Чехова, что этот сильный, волевой человек, смолоду выделывавший «черт знает что», мог подавить свою вспыльчивость, выбросить из души все мелочное и пошлое и выработать в себе такую деликатность и мягкость, какими не обладал ни один из писателей его поколения.
Два писателя, имевшие возможность наблюдать его ближе и дольше других, Щеглов и Потапенко, оба отметили в своих мемуарах, что к Чехову не с неба свалилось его благородство.
«В тот первый период жизнерадостной юности и неугомонных успехов, — пишет Щеглов, — Чехов обнаруживал по временам досадные черты какой-то студенческой легкомысленной заносчивости и даже , грубоватости. Но уже в третий его приезд в Петербург этих резких диссонансов как не бывало».
Воспитывал он себя всю свою жизнь, но особенно круто в восьмидесятых годах. И знаменательно, что именно в этот период в его переписке начинают все чаще встречаться слова: «невоспитанность», «воспитание», «воспитанные люди», «воспитывать». Видно, что эта тема горячо занимает его. Он пишет еще в 1883 году:
«У наших господ актеров все есть, но не хватает одного только: воспитанности».
В устах Чехова эти слова имели в то время особенный смысл. Воспитанным называл он того, кто, подобно ему, долгими усилиями воли сам выработал в себе благородство. В этом самовоспитании он видел отнюдь не самодельную «психогимнастику», а долг каждого человека перед всеми другими людьми, так как общее благо, по его убеждению, в значительной мере зависит от личного благородства отдельных людей.
Выйдя из рабьей среды и возненавидев ее такой испепеляющей ненавистью, которая впоследствии наполнила все его книги, он еще подростком пришел к убеждению, что лишь тот может победоносно бороться с мещанским загниванием человеческих душ, кто сам очистит себя от этого гноя. И так как два основных порока всякой мещанской души показались ему особенно мерзки — надругательство над слабым и уничижение пред сильным, — именно их он и решил истребить в себе начисто. Первый из них (в его бесчисленных формах: грубость, заносчивости, чванство, надменность, высокомерие, зазнайство, самохвальство, спесивость) он словно выжег в себе каленым железом, со вторым же справиться было гораздо труднее. Рожденный в приниженном, скопидомном быту, где кланялись каждой кокарде и пресмыкались перед каждым кошельком, Чехов мог выработать в себе такую великолепную гордость только героическими усилиями воли.
Переберите все его письма, — ни в одном не найдете ни единой строки, где бы он хоть на йоту унизился перед другими людьми или ради каких бы то ни было выгод сказал хоть одно подобострастное слово. Уже в одном из самых ранних, полудетских своих писем он учит самоуважению своего младшего брата:
«Не нравится мне одно: зачем ты величаешь особу свою «ничтожным и незаметным братишкой». Ничтожество свое сознаешь? Не всем, брат, Мишам надо быть одинаковыми… Среди людей нужно сознавать свое достоинство. Ведь ты не мошенник, честный человек? Ну и уважай в себе честного малого и знай, что честный малый не ничтожность».
Видно было, что Чехов в совершенстве усвоил науку быть уступчивым, не будучи кротким. При всей своей деликатности он никогда не боялся обидеть другого, если тот хоть в микроскопической степени задевал его чувство уважения к себе.
В 1888 году один бездарный, но довольно влиятельный критик, много писавший о Чехове, пригласил его заочно к себе в гости, уверенный, что юный беллетрист будет рад завязать с ним знакомство и тем обеспечить себе благожелательство его будущих критических отзывов в самой авторитетной московской газете. Но Чехов наотрез отказался приехать. Тот обиделся. Чехов тогда же написал одному из их общих знакомых, что эта обида кажется ему вздорной претензией:
«Быть у него я не мог, — писал он, — потому что незнаком с ним. Во-вторых, я не бываю у тех людей, к которым я равнодушен, как не обедаю на юбилеях тех писателей, которых я не читал».
Чувство, продиктовавшее это письмо, вряд ли кто-нибудь решится назвать кротостью. Это чувство боевое, воинственное. Оно всегда возникало у Чехова, когда ему приходилось становиться на страже своей писательской чести.